Мои странные мысли

Два месяца спустя Хайдар и его жена Зелиха, проявив настойчивость, зазвали меня работать прислугой в Гази-Османпаша. Хайдар иногда выпивал с Ферхатом, и они с женой были на нашей свадьбе. Так что, предлагая мне начать работать, они знали, о чем говорили. Ферхат вначале воспротивился, стесняясь, что отправляет девушку, с которой только что сбежал, работать прислугой всего через два месяца после женитьбы. Но одним дождливым утром мы все вместе сели в мини-автобус до Гази-Османпаша. Ферхат приехал вместе с нами, он собирался встретиться с привратниками жилого комплекса «Дживан», где работала Зелиха и несколько ее родственников. Мы – трое мужчин и три женщины – спустились в подвал, где сели пить чай в помещении привратника, которое было меньше, чем комната, в которой мы сами жили. После этого Зелиха отвела меня в квартиру номер пять, где мне предстояло работать. Пока мы поднимались по лестнице, я застеснялась входить в чужой дом и испугалась оказаться вдали от Ферхата. Ведь с того дня, как мы сбежали, мы словно бы приросли друг к другу. Вначале Ферхат приходил со мной каждое утро и сидел, покуривая, внизу, в комнате привратника, до обеда, пока я не закончу, а в четыре часа, когда я приходила из квартиры номер пять и находила его в том душном подвале, он или провожал меня на автобус, или поручал меня Зелихе с ее родственниками, чтобы быть за меня спокойным, а потом мчался в ресторан «Мюррювет». Но спустя три недели я уже начала сама добираться до работы по утрам, а к началу зимы и домой по вечерам стала возвращаться одна.

Ферхат. Я только вмешаюсь на минуточку, потому что не хочу, чтобы у вас создалось неверное впечатление обо мне: я человек чести и человек трудолюбивый, который знает свои обязанности, и, если бы это зависело от меня, я бы никогда не позволил жене работать. Но Самиха постоянно твердила, как скучно ей дома. Она еще и часто плакала, хотя и не рассказывает вам об этом. Кроме того, Хайдар и Зелиха были нам уже как семья, да и все, кто работал в «Дживане», были как родственники, ну вроде как братья и сестры. Так что, когда Самиха сказала мне: «Я сама могу туда добраться, оставайся дома и лучше слушай свои телевизионные лекции!» – я сдался. Но теперь я чувствовал себя все более виноватым перед ней каждый раз, когда не мог понять урока по бухгалтерии или не успевал вовремя отправить домашнее задание в Анкару. Вот и сейчас профессор математики, у которого из огромного носа и ушей растет столько белых волос, что кажется, его можно за них вытащить из телевизора, пишет на доске все свои цифры, а я волнуюсь, что не смогу их запомнить. Я терплю эту пытку только потому, что Самиха верит – больше, чем я, – что все изменится, когда я получу аттестат и найду работу на государственной службе.

Самиха. Мой первый «работодатель», дама из квартиры номер пять, которой меня представила Зелиха, оказалась беспокойной и вспыльчивой. «Вы совершенно друг на друга не похожи», – говорила она, подозрительно косясь на меня (Зелиха сказала ей, что мы родственницы). Вначале Налан-ханым[57] засомневалась, что у такой изнеженной на вид девушки получится хорошо убрать дом. Еще четыре года назад она занималась уборкой сама, поскольку не имела лишних денег. Но затем ее первенец умер от рака, хотя учился еще в средней школе, и с тех пор Налан-ханым повела беспощадную войну против пыли и микробов.

– Ты протерла под холодильником и в белой лампе? – спрашивала она даже после того, как я только что делала это прямо у нее на глазах. Она тревожилась, что пыль заразит раком и ее второго сына, и, когда приближалось время его возвращения домой из школы, я тоже принималась волноваться, вытирая пыль со все большей настойчивостью и беспрерывно бегая к окну вытряхнуть тряпку, злая, как хаджи, который забрасывает камнями шайтана в долине Мина[58]. – Тщательнее вытирай, Самиха, тщательнее! – подгоняла меня Налан-ханым. Она стояла, разговаривая по телефону, одновременно указывая мне на пятнышки, которые я пропустила. – Боже, откуда берется вся эта грязь! – ругалась она. Она тыкала мне пальцем, и я чувствовала себя виновной, как будто принесла всю эту грязь на себе из своего бедного района.

Через два месяца Налан-ханым доверила мне приходить три раза в неделю. С этого времени она начала оставлять меня дома одну, вооруженную мылом, ведрами и тряпками, пока сама ходила по магазинам или играла в кункен с теми же подругами, с которыми всегда болтала по телефону. Иногда она тихонько возвращалась без предупреждения, делая вид, что что-то забыла, и, увидев меня все так же старательно занятой уборкой, с удовольствием говорила: «Хорошая работа, благослови тебя Создатель!» Иногда она брала фотографию своего умершего сына, которая стояла на телевизоре рядом с китайской собачкой, и плакала, протирая серебряную рамку снова и снова, так что я откладывала свою тряпку и старалась успокоить ее.

Однажды Зелиха заглянула ко мне вскоре после того, как Налан-ханым ушла.