Мой Сталинград

«Моя любимая!

Сегодняшний день уже с 3 часов утра начался очень неспокойно. Русские всю ночь усиленной разведкой прощупывали все участки и в различных местах ворвались в нашу главную линию обороны. Теперь это лоскутное сооружение снова восстановлено, где можно было заткнуть дыры – закрыли, а другие остались открытыми. К счастью, наша артиллерия стреляет так отлично, что этим многое было компенсировано. (Я распорядился о двух особенных огневых налетах в 10 и в 13 часов с тем, чтобы русским отбить охоту от дальнейших атак. Кажется, это подействовало, ибо остаток послеобеденного времени прошел довольно спокойно.)

...Атака, начатая вчера в 22.15 24 танками, первоначально имела желанный успех, но, к сожалению, сегодня утром пехота другой дивизии снова оставила занятые нами позиции якобы в результате русской атаки на эти позиции. В действительности это был только русский разведотряд, и теперь снова такое свинство. Так проходит день за днем, всегда с волнением.

Могут ли быть и будут ли позиции удержаны? Они должны быть удержаны!

Сегодня утром я позвонил начальнику штаба армии Шмидту и сказал ему коротко и ясно, что дальше так дело не пойдет. Он пообещал некоторую помощь, которая с сегодняшнего вечера уже в пути.

Мне, как и прежде, хорошо. Ты, моя любимая, может быть, удивишься, если я это пишу в каждом письме, и подумаешь: о, это папаша пишет только, чтобы меня успокоить, – но это факт.

От тебя снова никакой почты нет! Это постепенно становится мукой.

Как твое самочувствие и нашего малыша, и как у тех троих мопсиков?

Разреши сама тебя, милая, сердечно обнять и нежно томно поцеловать твоему мужу».

Немцы вообще очень сентиментальны, и генерал фон Даниэльс не является исключением. Но поверить в то, что ему живется хорошо во вражеском окружении, нелегко. Слово «хорошо» им подчеркнуто жирною чертой, конечно, не для того только, чтобы успокоить супругу, но и для того, чтобы не вызвать подозрений у цензуры относительно его благонадежности. Даже солдаты пишут свои письма с оглядкой на нее же, на цензуру, как, впрочем, пишем и мы, грешные. Но солдаты все-таки более откровенны.

Солдат Герхард Пауль пишет 28 декабря 1942 года: