Мои седые кудри

Рейхскомиссар аккуратно каждое утро являлся на службу, и чиновники комиссариата трепетали перед ним. Они знали — Кубе сильная личность. Он без колебаний выполняет все, что предписывает ему «вершитель судеб». Фон Кубе любил наводить страх на сослуживцев. Ему нравилось, что его боятся. Он старался быть суровым и грозным. Походка, жесты, мимика, взгляд были хорошо отработаны. В разговоре он был резок, лаконичен, подозрителен, суров и непроницаем.

Пусть говорят о нем, как о звере. Ему это льстит, может быть, этот слух дойдет и до фанатиков партизан, пусть и они трепещут перед могуществом рейхскомиссара, пусть знают, что он их будет вылавливать, расстреливать и вешать.

Так думал фон Кубе, сидя дома, в своем рабочем кабинете. Он уже собирался в спальную, когда раздался телефонный звонок прямой связи с Берлином.

— Рейхскомиссар фон Кубе слушает! — произнес он, прилаживая трубку к уху и поудобнее устраиваясь в кресле.

— Господин фон Кубе? — раздалось в трубке. — Хайль! Приготовьтесь к разговору с фюрером.

— Кубе слушает… — повторил рейхскомиссар, вставая.

— Соединяю, господин Кубе, говорите, — снова проскрипела трубка.

Но фюрер не торопился с разговором, и фон Кубе ждал… Он привык к этим тревожно-радостным минутам ожидания. Вот еще секунда-две, может быть три, и он услышит такой дорогой ему голос старого друга. Ведь в прошлый раз эти секунды ожидания так вознаградили его — он был вызван в Берлин… Посетил фюрера, и вот… Это же что-то да значит: из рук фюрера получить «железный крест»! Конечно, Адольф излишне актерствует, но терпимо… Вот и сейчас… выдерживает паузу.

В трубке послышался хриплый голос фюрера:

— …и наконец надо покончить с партизанами. Я требую… Стрелять каждого русского, стрелять при малейшем неповиновении…

— Мой фюрер, мой фюрер! — пытался вклиниться в разговор фон Кубе.

Но прервать лающий фейерверк фюрерских слов не удавалось.

— …эти фанатики большевики презирают смерть… они ничего не страшатся, потому что мы не жестоки с ними… Они организуются в партизанские отряды и поджигают наши склады, взрывают эшелоны, убивают солдат, проливают немецкую кровь…

— Мой фюрер, я… — безуспешно пытался вставить свое слово Кубе. «Видимо, опять неудача на фронте», — думал он.

— …истреблять, всех, всех истреблять!

— Но, мой фюрер, мною делается все — расстрелы, голодные блокады, концлагеря… Я уничтожу все живое здесь… все живое!

А в трубке продолжался хрипящий крик:

— Запомни, Вильгельм, на тебя смотрит Германия… Уничтожить полтора миллиона белорусов, два миллиона… Запомни, два миллиона!.. Чтобы некому было идти в партизаны… два миллиона! Два!

На этих словах разговор закончился, но фон Кубе еще долго не решался положить трубку и отойти от телефона.

Зашторенные окна особняка отгораживали гаулейтера от звездного неба теплой августовской ночи, которая, как родная мать, прикрывала славных сыновей Белоруссии, поднявшихся на защиту своей земли.

Фон Кубе подошел к висевшей на стене карте, посмотрел на очерченные красным карандашом партизанские районы, взял черный карандаш и всюду поставил кресты. «Им всем здесь конец!» — процедил он. Резким движением снял телефонную трубку:

— Коменданта города!

— Слушаю вас, господин рейхскомиссар! — послышался полусонный голос коменданта.

— Господин Айзер! Немедленно, завтра же, организуйте рытье рвов за городом. Ширина — три метра, глубина — три, длина — триста — четыреста!

— Прикажете использовать солдат гарнизона, господин рейхскомиссар?

— Нет! Население и пленных! Использовать и там же оставить!

— Но, господин рейхскомиссар, для такой операции у меня сил мало.

— Соединитесь с Эдуардом Штраухом. От моего имени скажите, чтобы он был готов выполнить приказ в любую минуту.

Фон Кубе «входил в роль». Черные замыслы, роившиеся у него в голове, обретали конкретность страшных дел. Надо было видеть, как изменилось выражение его лица. При разговоре с Гитлером оно было безоблачным и радостным, а сейчас — сам демон мог бы позавидовать его надменности и злобе. Ответив на несколько вопросов коменданта города, фон Кубе продолжал:

— Сгонять и расстреливать. Сбрасывать в рвы всех!.. И живых. Именно живых! Засыпать землей и укатывать танками. Я лично прослежу за этим. Пусть у всех стынет в жилах кровь. Запомните — беспощадность!

Фон Кубе положил трубку, посмотрел на часы и вышел. По дороге он заглянул в детскую, посмотрел на мирно спавших детей и на цыпочках вошел в свою спальную.

Овчарка Люмпе прижала торчавшие по-волчьи уши, завиляла хвостом, подошла к хозяину и лизнула ему руку. Собака, приученная охранять гаулейтера, давно ждала его. Она внимательно прислушивалась к его голосу, когда он говорил по телефону, и пыталась определить настроение хозяина. Это была особенная собака. Когда он выходил из спальни в кабинет, в столовую, уходил в комиссариат, овчарка ложилась возле его кровати на ковер и никого не впускала в спальню. Она могла там броситься на любого вошедшего. Даже дежурного офицера, проводившего у дверей спальни дни и ночи, овчарка встречала грозным рычаньем, когда он приоткрывал дверь в спальную комнату фон Кубе.