Мой самый любимый Лось

— Не боись, — покровительственно пробормотала Анька, расплываясь в улыбке, — у меня папка медведь, меня голыми руками не возьмешь, только рогатиной, хе-хе… и лосенок цел. Палкой не выколотишь. Я ж сказала — сберегу! — она замолкла, прислушиваясь к чему-то, потом ухватила Лося за руку и приложила его ладонь к своему животу. — Толкается же! Да?! Ведь дерется! Да ведь?!

Лось рассмеялся, быстро и стыдливо отирая мокры ресницы, снова выдохнул, сбрасывая с плеч груз. Самое страшное было позади; беда, о которой он с мертвенным ужасом думал, не случилась, и теперь можно было подумать о том, кто виноват.

— Лось, не реви, — строго сказала Анька, поглаживая его прохладные пальцы. — Плохой пример Мишке подаешь! Вырастет плакса!

Лось рассмеялся, гладя Анькин живот, и толчки в нем унялись, успокоились под его ладонью.

— Как это произошло? Что случилось? — спросил Лось, поглаживая Аньку и пристально заглядывая ей в глаза.

— С Нинкой подралась, — словно нехотя призналась она. Брови Лося изумленно взлетели вверх, и Анька развела руками: — Ну а я что могла поделать?! Притащилась эта клуша, права качает, денег хочет… Надо было врезать первой, но я удар пропустила, прости. Нас победили.

— А зачем ты вообще их пустила? — вкрадчиво поинтересовался Лось. — Сказала бы, что меня нет…

— Так брат твой приперся, — сварливо ответила Анька, пряча взгляд и избегая слова «Акула» так топорно, что Лось снова удивился. — Говорит: «Работать хочу, не могу! Держите всемером! Замолви, — говорит, — словечко за меня перед Лосем, а то сам стесняюсь. Прям, опасно очкую и замираю в глубочайшем пардоне!»

— Работать? — осторожно переспросил Лось.

— Ну, — оживилась Анька. — Пока он втирал кому-то по телефону про ценные бумаги, про котировки, про рынок, Нинка-то на меня и навалилась. Он не виноват, Лось. Правда. Ты же его не растоптал?

— Нет, — с тихим смехом ответил Лось, снова и снова целуя Анькину бледную кисть, каждый пальчик по отдельности и теплую ладошку тоже. — Не трогал…

— Ты ему это, — развеселилась Анька, — швабру выдай! И кабинет в кладовке с ведрами оборудуй! А что? Тоже работа! Пусть пашет, хы-ы-ы…

Лось снова засмеялся, склонился над Анькой и поцеловал ее — крепко, сильно, — и, прижавшись к ее ушку губами, шепнул:

— Спасибо.

И Анька поняла, что сейчас он говорит ей спасибо за брата. За того, кого давно-давно потерял, а сейчас вдруг обрел снова.

— Любишь его, шкуру? — спросила она, привлекая Лося к себе и целуя его, слыша, как он вздрагивает под ее руками. — Так давно взял бы дрын и выдрал его как следует. Пофиг, что младший. Ты ж сильнее! Воспитать его надо было!

Лось снова рассмеялся, уткнувшись в ее шею, часто-часто целуя.

— Надо было, — согласился он покладисто.

* * *

Лося выгнал из палаты Аньки врач, настаивая, что больной надо отдыхать, и Лось неспешно шел к выходу, натягивая свое черное пальто. Акула все так же сидел у стены, жалкий, уничтоженный и тихий. Не глядя на него, Лось остановился рядом, хмуря брови, зажал в зубах сигарету и протянул руку брату, чуть нагнувшись.

— Поднимайся.

Акула вцепился в протянутую ему ладонь и подскочил, словно его подкинуло пружиной.

— Есть зажигалка? — поинтересовался Лось, хлопая по карманам.

— Да, — хрипло ответил Акула, поспешно вытаскивая зажигалку. — Вот.

Лось неспешно прикупил, пустил серую струю в потолок, сощурив глаз.

— Говоришь, вложился удачно? — как бы невзначай поинтересовался он. — А куда?

Глава 26. Конец

Братья неторопливы.

Финны вообще неторопливы — на это уповала Нина, набивая свою объемную сумку шмотьем.

Не самым необходимым, но самым дорогим и брендовым. Тем, которым можно будет хвастануться в коммуналке, демонстрируя лейбы на заднем кармашке, крохотный клочок жесткой ткани с блестками и вышитыми на нем золотыми буквами, которые складываются в слова о сладкой богатой жизни за границей, которая у нее, Нины, не получилась.

Нина шипит и матерится, прикусывая губу и придавливая коленом чемодан, затягивая серебристыми змейками молний свои сокровища, и понимая, что это лишь песок. Скоро он рассыплется — на яркие фотографии, на пиво и водку, на дешевые ликеры и яркие огни, на крики и музыку дискотек в ночных клубах…

— Твари! — кричит в ярости Нина, понимая, что если она вырвется из замыкающегося вокруг нее кольца, то улетит в Россию совершенно нищей. Всего лишь со сменой белья и ворохом нарядов, вот и все.

Братья неторопливы.

Акула еще может двигаться меж подводных камней шустро, а вот Анри — Лось, — точно нетороплив и основателен. Он тысячу раз сверит каждую буковку… Тысячу.

И на эту неторопливость Нина уповает больше всего. Она вспоминает его серые холодные глаза, его бесстрастное лицо, и удивляется, каким фигом Анька вообще увидела в этом ходячем терминаторе человека, мужчину. Он же ледяной и неподвижный, как крейсер Аврора зимой!

Впрочем, неважно. Бежать. Бежать скорее.