Мой профессор - волк!

Казалось, само время остановилось. Все вокруг остановилось – застыло, подвисло в пространстве, замурованное в янтарь… И только этот язык, горячий и очень настойчивый, оставался в движении… Он, и мои зрачки, медленно закатывающиеся и уходящие под веки...   

Оцепенение длилось недолго. Ударив по какой-то точке, в которой явно скопилось электрическое напряжение, язык пронзил меня таким ошеломительным, таким ярким и острым разрядом, что я даже не сразу поняла, что это оргазм.

Это и не было похоже на оргазм. Это не было похоже ни на что, из того, что я когда-либо испытывала.

Хрипло простонав что-то в одеяло, я вздрагивала, переживая спазм за спазмом острого, почти мучительного наслаждения, не в состоянии даже позволить телу выгнуться так, как оно хотело – руки Макмиллана все еще крепко прижимали мои бедра к матрасу.

Язык же совсем обнаглел, орудуя так, что, скорее всего и в душ не придется идти – вылизывая меня с таким упоением, словно я была блюдцем с каким-нибудь экзотическим лакомством…

И чем больше успокаивалась, спадала эйфория, чем реже я вздрагивала от каждого прикосновения… тем больше мне становилось стыдно.

За себя, за него, за то, как мы лежим с ним – наполовину под одеялом, наполовину нет… и что будет, если он забыл закрыть дверь, и сейчас кто-нибудь войдет… Все комплексы, все мое смущение выплеснулись и затмили впечатления от самого потрясающего, самого бурного оргазма в моей жизни.

Все испортила проклятая стыдоба, оставляя только красные щеки и слезы на этих щеках.

Если честно, меня даже не целовали ни разу по-настоящему, с языком. И сразу… вот это?! Что я буду рассказывать детям, если зайдет разговор о моих первых свиданиях? Что мой первый французский поцелуй был во влагалище?

Закрутившись так сильно, как только могла, я буквально выдралась из цепких мужских рук, и в одно мгновение оказалась по другую сторону кровати. Схватила одеяло и натянула чуть ли ни на уши, трясясь и всхлипывая.

– Что вы… наделали? З-зачем это все было?!

Макмиллан, взлохмаченный и совершенно ошалевший, с раздувающимися ноздрями, смотрел на меня, опираясь руками о кровать, видимо, пытаясь сообразить, каким образом предмет его чувственной любви вдруг оказался так далеко.    

Потом разогнулся и встал – совершенно голый, с нацеленным на меня, гордо восставшим из густой поросли членом. Ох, лучше бы я туда не смотрела! Потому что «развидеть» этот здоровенный, перевитый темно-бордовыми жилками орган с крупной и гладкой головкой я теперь никогда не смогу.

Когда-то вот точно также посмотрела случайно вниз торса мужчины, скромно и стыдливо переодевающегося в кустах рядом с пляжем… и это зрелище на долгие месяцы впечаталось в мой пятнадцатилетний мозг. А ведь тот мужчина даже не был возбужден! В отличии от профессора.

– Я сделал то… что просило твое тело… – медленно, будто не хотел меня пугать, Макмиллан принялся обходить кровать. – И то, что просила ты сама, раздевшись и забравшись ко мне в постель.

Я не могла поверить своим ушам.

– Вы же… вы сами мне приказали!

Он поднял бровь и остановился. Заметил мой взгляд, опустил голову, чертыхнулся, поискал глазами – чем бы накрыться… не нашел и слегка пожал плечами, вероятно решив, что стесняться ему уже поздно.

– Да. Приказал. Будучи в облике зверя, которому плевать на мораль. А ты всегда такая послушная, Стейси Маллори?  

Он продолжил обходить кровать, а я быстренько передислоцировалась в противоположный угол, что было довольно глупо, потому что он мог просто залезть на кровать и пересечь ее по матрасу, а не в обход.

– Не послушаешься тут, когда все чешется и жжется! – огрызаясь, я все же не удержалась и снова опустила взгляд на его все еще очень возбужденный орган.  

И тут меня пронзила еще одна ужасная мысль – а вдруг он сейчас потребует… вернуть услугу? И я должна буду… взять это в рот?

Вероятно, моя мысль отразилась у меня на лице – а, возможно, Макмиллан даже прочитал ее! – потому что орган слегка дернулся, напрягся и даже, кажется, еще немного подрос. Я забилась в самый-самый угол, между стеной и прикроватной тумбочкой.

Но когда подняла на профессора глаза, оказалось, что несмотря на возбуждение, он в недоумении хмурится.   

– О чем ты говоришь? Что тебе жжется? – он слегка отшатнулся. – Только не говори мне, что у тебя там какая-нибудь дрянь... венерическая.

– А чего ж вы раньше не озаботились, есть у меня какая-нибудь дрянь или нет? Я, между прочим, не просила вас… того… – и не зная, как выразить то, к чему он меня принудил, я покраснела и потупилась.  

Воцарилось недолгое, но очень тяжелое молчание, во время которого мы оба не знали, куда девать руки и глаза.

Наконец, решительно сдернув с меня одеяло, Макмиллан вздохнул, уселся рядом, накрылся по пояс и притянул меня к себе.

– Ну прости, если обидел… – обнял меня и прижал к своей груди, закапываясь носом в волосы. – Я же не знал, что ты так серьезно воспримешь то, что волк тебе сказал… Увидел тебя голышом в своей постели – что я должен был подумать?