Мой первый читатель

Он стал перебирать ключи, открыл один замок, потом другой и скрылся в соседней комнате. Дверь ее была вся в пятнах от мастики, которой ее опечатывали перед уходом. Ягодками Цезарь Матвеич называл секретные циркуляры, приказы, инструкции, списки, которые там хранились. Появился он, торжественно внося пачку чаю. При этом не забыл ногой проверить, заперлась ли дверь.

- Индийский!- гордо сказал он, втыкая в розетку кипятильник.- Страна у них, конечно, отсталая, а чай - как у людей. Сейчас заварим по-божески.

- Мы же атеисты,- не удержался я.

Он посмотрел на меня внимательно, будто проверяя свои подозрения.

- Слушай,- вдруг соскочив на "ты", с каким-то остервенением буркнул он и взял со стула оттиск со свежей речью и пока еще неотчетливым портретом генерального секретаря.- О чем этот болтун думает, а? О чем они все думают? В стране нищета, люди живут хуже скотов, все идет в тартарары, а он о торжестве передовой идеологии...

Я втянул голову в плечи, не зная, как реагировать. На всякий случай покосился на телефоны. Цезарь Матвеевич с ненавистью швырнул на стул газетную полосу.

- Ведь это же... Это же все...- он, видимо, на ходу сменил слово.Ведь это... не так!

Не слышал я, чтобы в обычное ругательство было вложено столько мыслительной энергии. На всякий случай, я не поддержал разговора. Цукерман, разрядившись, раздумал углубляться. Молча насыпал в кипяток заварки. Мы попили чаю, болтая о незначительных вещах. Недопитый чай он слил в термос. Я тихо отчалил.

Положение мое в редакции было непрочным, а стало тревожным. Однажды заведующий международным отделом Спицын, которого все не без оснований держали за стукача неопределенного ранга, дохнул на меня запахом виски. Виски это регулярно перепадало ему на пресс-конференциях в иностранных посольствах.

- Насчет тебя к начальству приходили, интересовались.

- Кто?

- Из организации, которая интересуется. Между прочим, Це-Це тоже интересовались. Смешно, да? Запомни: я тебе ничего не говорил. Но за то, что я тебе ничего не говорил, с тебя бутылка.

Вскоре я ушел из редакции по собственному желанию, решившись просто писать прозу. С тех пор мы с Цезарем Матвеичем не пересекались. Прозу мою кромсали и запрещали в других редакциях и издательствах иные уполномоченные того же Главлита.

3.

Предавшись воспоминаниям, я чуть не проехал свою станцию. Добежав по дождичку от метро до дому, я переоделся в сухое и, пока грелся чайник, развернул сверток.

В трубку была скручена толстая ученическая тетрадь. Обложка ее, вымазанная типографской краской, в пятнах от чая и масла, свидетельствовала: тетрадь служила долго. Была она в линейку. По линейкам струился крупный, почти без помарок, почерк. Название сочинения гласило: "Дневник бывалого цензора".

Сочинению Цезаря Матвеича Цукермана предшествовали два эпиграфа:

"Цензор - строгий блюститель стыдливости и скромности" (Марк Цицерон).

"Согласен на сто процентов. А если что не так, то виноват не цензор" (Цезарь Цукерман).

Я заварил чаю, поставил кружку на пол к дивану, наколол кускового сахару и, отогреваясь от весенней московской промозглости, стал, попивая чаек, осваивать доставшийся мне "Дневник".

Цензор - первый читатель абсолютно всего на свете, и именно поэтому на нем лежит большая ответственность перед всем прогрессивным человечеством, писал в предисловии Цезарь Матвеич. К сожалению, отсутствие в университетах факультетов, готовящих цензоров, а также цензуроведения как самостоятельной науки приводит к тому, что разумно обоснованные ограничения заменяются произволом и вкусовщиной. В результате наша отрасль отстает от требований времени, и в ней работает немало дилетантов.

Данная работа представляет собой первую в истории мировой печати попытку дать начинающим цензорам возможность познакомиться с ошибками, допущенными их старшими товарищами. И сделать это не по слухам и сплетням, а путем прямой передачи опыта от их более опытных, уже набивших шишки коллег.

Здесь собраны ошибки, своевременно обнаруженные мною лично, промашки, за которые я пострадал, а также ошибки моих коллег, уполномоченных Главлита в различных органах советской печати, радио и телевидения.

Со слов моих наставников, которых уже нет в живых, я записывал для потомков также промахи цензоров прошлых лет. Молодые цензоры смогут учиться на выговорах, полученных старшими товарищами, и таким образом избегать неприятностей, поджидающих их буквально в каждой букве нашей советской массовой информации. Ибо, как сказал большой друг цензуры А.С.Пушкин, наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни.

Далее в тетради страница за страницей следовали собранные покойным Цукерманом мысли и факты. Из обилия их, которое показалось мне утомительным, я привожу наиболее поучительные на тот случай, если читатель, по завещанию Цезаря Матвеича, почувствует особое призвание и задумает избрать в жизни почетное ремесло уполномоченного Главлита. Ведь с цензурой во многих странах дела из рук вон плохи. Властям просто не на кого положиться. В каждой букве заложена опасность контрреволюции.

Итак, вот о чем я прочитал в дневнике.