Мой парень - псих

— Да скажи ему, Джини! Давай! Все равно узнает рано или поздно! — кричит отец из гостиной. — Говори же!

Хватаю маму за плечи, трясу так, что у нее мотается голова, ору:

— Сколько?!

— Почти четыре года, — отвечает Джейк.

Оборачиваюсь: брат стоит в проеме двери.

— А теперь отпусти маму.

— Четыре года? — Я смеюсь и отпускаю мамины плечи.

Она закрывает рот руками, в глазах слезы и жалость.

— Да вы что тут все, разыграть меня…

Слышу мамин крик, чувствую затылком холодильник, а потом сознание покидает меня.

Самый страшный человек на свете

Вернувшись в Нью-Джерси, я считал, что нахожусь в безопасности: не верил, что Кенни Джи может последовать за мной сюда из психушки. Теперь-то я понимаю, какая это была глупость с моей стороны, ведь Кенни Джи ужасно талантливый, находчивый и влиятельный, с таким человеком нельзя не считаться.

Я сплю на чердаке, потому что там невыносимо жарко. После того как родители укладываются, я поднимаюсь наверх, выключаю вентилятор, забираюсь в свой старый зимний спальник, застегиваю молнию так, что снаружи остается только лицо, и начинаю потеть, сгоняя жир. Без вентилятора температура быстро поднимается, очень скоро мешок промокает насквозь, и я физически ощущаю, как худею. Так я провел уже несколько ночей, и ничего странного не происходило.

Однако сегодня, когда я лежу в темноте и обильно потею, до меня вдруг доносятся чувственные переливы синтезатора. Крепко зажмурившись, принимаюсь тихонько гудеть и мысленно считаю до десяти: я же понимаю, это всего лишь галлюцинация, как и предупреждал доктор Патель, — но тут Кенни Джи дает мне пощечину. Открываю глаза: он стоит прямо передо мной, в доме моих родителей, и шапка кучерявых волос, словно нимб, обрамляет его лицо. Безупречно загорелый лоб, вечная легкая щетина, резко очерченный подбородок. Три верхние пуговицы рубашки расстегнуты, чуть обнажая волосы на груди. Мистер Джи, может, и не похож на злодея, но для меня он самый страшный человек на свете.

— Как? Как ты меня нашел?

В ответ Кенни Джи подмигивает и подносит к губам сверкающий сопрано-саксофон.

Меня бросает в дрожь, хотя я весь мокрый от пота.

— Пожалуйста, — прошу, — оставь меня в покое!

Но он делает глубокий вдох, саксофон выводит первые пронзительные ноты «Певчей птицы» — я уже на ногах, как есть, в спальнике, вновь и вновь бью себя правой пястью по белому шрамику над правой бровью, пытаюсь выгнать музыку вон — бедра Кенни Джи покачиваются прямо перед моими глазами — и с каждым ударом кричу: «Замолчи! Замолчи! Замолчи!» Раструб саксофона упирается мне в лицо, оглушая звуками джаза, кровь приливает ко лбу — соло Кенни Джи достигает кульминации: бум-бум-бум…

Мать с отцом пытаются ухватить меня за руки, а я кричу:

— Перестань играть! Перестань! Пожалуйста!

Когда мама от удара отлетает в сторону, отец со всей силы пинает меня в живот, отчего Кенни Джи исчезает, а музыка прекращается. Я оседаю на пол, хватая ртом воздух, папа вскакивает мне на грудь и заезжает кулаком в челюсть, а мама уже пытается оттащить его от меня, я всхлипываю как ребенок; мать кричит на отца, чтобы перестал драться, и вдруг он отпускает меня, а мама утешает, говорит, что все будет хорошо, — это после того, как мой собственный отец со всей силы приложил меня по лицу.

— Все, Джини, с меня хватит. Он завтра же отправляется обратно. Прямо утром, — говорит отец и, топая, спускается с чердака.

Мысли путаются, я почти не соображаю, только рыдаю в голос.

Мама садится рядом:

— Все хорошо, Пэт, я здесь.

Я кладу голову ей на колени и плачу до тех пор, пока не засыпаю, а мама все гладит и гладит меня.

Когда я открываю глаза, вентилятор снова работает, солнце пробивается сквозь сетку на ближайшем окне, а мама все еще гладит мои волосы.

— Как спалось? — спрашивает она с принужденной улыбкой.

Глаза у нее красные, на щеках следы слез.

Целую секунду наслаждаюсь маминым присутствием, ощущением тяжести ее ладошки на лбу, нежным голосом, а потом наваливается воспоминание о событиях прошлой ночи. Резко выпрямляюсь, сердце колотится, волна ужаса пробегает по телу.

— Не отправляй меня обратно, пожалуйста! Прости меня, прости! — умоляю маму, заклинаю ее всем, что у меня есть, — так мне ненавистна мысль о возвращении в психушку, к мрачному доктору Тимберсу.

— Ты остаешься здесь, с нами, — отвечает мама.

Она смотрит мне прямо в глаза — стало быть, говорит правду — и целует в щеку.

Мы спускаемся в кухню, и она готовит мне вкуснейший омлет с сыром и помидорами, а я проглатываю все до единой таблетки — чувствую, что должен сделать для мамы хотя бы это, раз уж сшиб ее с ног и расстроил отца.

Взглянув на часы, прихожу в ужас: уже одиннадцать утра. Поэтому, очистив тарелку, сразу же приступаю к тренировке, выполняя все упражнения с удвоенной скоростью, чтобы наверстать упущенное время.

Званый ужин

Ронни все-таки приходит ко мне, прямо в подвал.

— Я домой иду, так что заглянул только на минутку.