Мой одесский язык

– Витгенштейн! – вспомнила наконец! В голове крутилось, что «штейн» – это, если не ошибаюсь, что-то гончарное. Вероятно, предок достопочтенного генерала какому-нибудь варяжскому феодалу горшки и кружки ваял. А вот что такое «бейн» – никаких даже и близко ассоциаций-воспоминаний. Вдруг тоже гончар? Только в каких-нибудь древних Египтах-Палестинах. Чёрт их разберёт! – Генерал-лейтенант Витгенштейн! Вайсбейн – Витгенштейн. Слышите? Похоже! Просто Витгенштейну псевдоним был ни к чему, потому что его не объявляли со сцены. Но сам Сен-Сир сказал о формировании Витгенштейна: «Русские показали в сём деле постоянное мужество и личную храбрость, каких бывает мало примеров в войсках других народов…» Русские, понимаете? Ему хотели воздвигнуть памятник и великолуцкие дворяне, и уездные предводители во Пскове, а он отказался. Разве бы еврей отказался от памятника?

– Никогда! – прошептала почтальонша. – Запишите мне фамилию этого Вайсбейна двенадцатого года, я мужу скажу, что знаменитый русский писатель Соломатина сказала мне, что Утёсов – русский, потому что тут уже был один себе Вайсбейн.

– Граф Витгенштейн, и даже князь… потом, – поправила я. – И Соломатина не «знаменитый русский», а «известный российский».

– Да какая разница?!

– Большая. Даже две. Витгенштейн не Вайсбейн. «Русский» – это национальность, а «российский» – гражданство.

– Но Утёсов-то не еврей?

– Никак нет, ваше благородие! – отрапортовала я.

– Ну и хорошо. Тем более что почти кончились штрих-коды, специально для вас держала один.

Выскочив и немного отъехав – в любимую берёзовую рощу, что напротив бородинского музея и ровно наискосок от могилы Петра Ивановича Багратиона, насмеялась вдоволь. Грузинский князь – вот он, пожалуйста. А еврейский князь? Как переводится на русский «еврейский князь»? А на грузинский это переводится? У моей сестры из Питера, у той, что прототип Ани из третьей новеллы «Большой собаки», муж, понимаете ли, грузин. Бакурадзе. Сестрица моя как-то в поликлинику пришла, а ей регистраторша, выдавая амбулаторную карту, говорит:

– Надо же, Бакурадзе… А с виду нормальная!

И вот кто они по национальности, трое прекрасных детей моей сестры? Кто, если бабушка у неё еврейка, дед – русский, а муж – грузин. И какая, скажите мне на милость, разница?

В общем, пусть лучше муж почтальонши считает некую Соломатину идиоткой, чем: а) разрушать любовь хорошей зрелой женщины к Утёсову только потому, что он еврей; б) метаться из деревни в Москву, давиться в пробках, стоять в очередях из-за какого-то штрих-кода.

Чем там дело у почтальонши закончилось, пока не знаю. В Одессе на выставке-ярмарке купила отцу ящик своих книг, благо поставляют нынче исправно. Тем более я там была почётным гостем – «известным российским писателем». Пусть книги там и дороже, чем в России, но на посылки-то всё равно больше трачу. Не то чтобы мне было жалко делать кассу такой прекрасной искренней почтальонше, но… Иди-знай, что она там в остальных моих книгах вычитает. Недавно мимо проезжала, на День Бородино. Почта пока на месте. Лужа тоже. Я всё ещё и по паспорту, и по морде – Соломатина. Да и прежде моя фамилия была такой, что Сашке Лерману, с которым мы познакомились в «Юном медике», со мной встречаться не разрешали. Хотя в метрике он был русским. Он мне показывал, когда мы у него дома погром устроили. То есть гармидер, конечно, а не погром. Бардак (не тот, который публичный дом, разумеется). Вечеринку с танцами. Дискотеку, короче. Наши погодки выплясывали в комнате, а Сашка на кухне мне хвастался метрикой. Там так и было записано: «Отец, Давид Лерман, русский. Мать, Изабелла Лерман, украинка».

– Русский я по отцу! Иначе как я в Ленинградскую медицинскую академию поступлю, поняла?

Уж не знаю, в каких госпиталях нынче Александр Лерман трудится, а я тут всё это пишу, под Москвой. И я вам вот что скажу, москвичи, на прощанье: если вы хоть на секунду подумали, что я эту историю выдумала, то Бородино – оно не в Италии, а тут, за углом буквально. Русский немец Витгенштейн дошёл. Русский еврей Утёсов допел. Да и я туда-сюда мотаюсь за здорово живёшь, когда новая книга выходит…

Мотаюсь, как пропеллер. И улыбаюсь-улыбаюсь, потому что мама с папой меня в детстве учили быть хорошей девочкой и улыбаться-улыбаться, и благодарить-благодарить. Даже за козу, сто раз рогатую.

Ужасы рогатой козы

– Я так завидую людям, у которых есть дети.

– А мадам Рабинович увидела Зяму и позавидовала сама себе, что у неё детей уже никогда не будет.

Старый одесский анекдот

Он был не Зяма.

Хотя в детстве он именно Зямой и был.

У него наверняка висели сопли до колена, он точно был урод и дурак, на него нельзя было смотреть без слёз, учился он, скорее всего, в семьдесят пятой школе, и я его ненавидела. Как несложно уже было догадаться.