Мой мир

Позже я случайно узнал, что они умоляли хозяйку и всех присутствующих не рассказывать мне о Карузо. Они знали, как я почитаю Карузо, и боялись, что, узнав, что в гостинице сохраняется память о его пребывании, сделаю что-нибудь такое, что может помешать нашей работе.

Они оказались правы: я решил осмотреть его комнату. Кто знает, может, мне вообще больше не суждено сюда попасть. Но до этого надо было снять первую сцену — прямо здесь, на террасе гостиницы. На мне уже был необходимый костюм, говорить мне не надо, поэтому съемка не заняла много времени. Все, что от меня требовалось, это пройти к краю террасы, откуда открывался вид на залив. Светило солнце, пейзаж был чудесный. Из-за легкой дымки Неаполь вырисовывался нечетко, но все же просматривался. Рядом прекрасные горы, утес, открытое море.

Мы все же пошли в номер, где жил Карузо. Когда я вошел туда, то разволновался и сказал Керку и Дэвиду, что хочу, чтобы меня здесь сняли, — как я хожу и смотрю на его фотографии, на его рояль, на другие свидетельства его пребывания здесь.

Они страшно рассердились — времени было в обрез, солнце быстро садилось, а надо было еще снять сюжет для песни «О мое солнце». Я обещал, что очень быстро закончу эпизод в комнате Карузо и у нас еще останется масса времени для заключительной сцены. Они согласились. Керк сразу же стал снимать, как я хожу по комнате Карузо, а Дэвид и другие спустились на набережную готовить все для съемки последней сцены.

Керк объяснил мне содержание этой, последней сцены в Сорренто. И тут возникла проблема посерьезнее, чем заходящее солнце. По сценарию Билла Райта я должен был сидеть один в маленькой лодке посреди Неаполитанского залива и петь «О мое солнце». Билл настаивал именно на этом замысле, потому что для него в этом заключался главный символ песни: одинокий рыбак в море поет прекрасную песню — без оркестра, без гитары, звучит только голос певца. Еще за несколько месяцев до поездки в Неаполь я прочел сценарий, но тогда у меня не болело так колено: я как-то не задумывался над тем, что мне нужно будет забираться в маленькую лодку.

Была еще одна сложность. На следующий день у меня должен был быть концерт, и если я выйду в море, то может заболеть горло. Сырой воздух для него почти так же опасен, как и холод. Мне вовсе не хотелось заболеть.

Я сказал Керку, что не могу сниматься в этой сцене. Он ответил, что я должен, что это последний день съемок, что завтра я уезжаю из Неаполя сразу после концерта и не смогу вернуться, что сцена эта — кульминация фильма… Керк говорил, говорил… Выхода не было. Солнце почти село, воздух посвежел, а в открытой лодке да на воде я обязательно схвачу ангину…

Обычно с Керком легко договориться. Если он видит, что вы в затруднении, он старается все уладить. Мне приятно думать, что я такой же. Обычно он быстро находит выход из положения или я нахожу способ ему помочь — как это было с мопедом в Позиллипо. Но сегодня все иначе. Керк сурово взглянул и сказал:

— Вы сядете в эту лодку, Лучано!

Это было на него не похоже. Я посмотрел на него и спросил:

— Почему я должен это делать?

— Потому, что вы ко мне хорошо относитесь. — Он произнес это очень медленно.

Я знал, что он шутит и говорит так, чтобы подчеркнуть, как важна для него эта сцена. Но мне тоже было очень важно не заболеть. Когда речь идет о моем голосе перед выступлением, я не поддаюсь никаким уговорам. Многие люди ждут, что я завтра вечером буду хорошо петь. Если я не буду беречь свой голос, то кто же мне поможет?

Терпеть не могу все время дрожать за собственный голос. По натуре я импульсивен и часто поступаю по первому порыву. В конце концов, я — итальянец. Но слишком часто мне приходилось сожалеть о таких порывах, из-за которых приходилось отменять выступление, как было с «Богемой» в Буэнос-Айресе… Но у Керка был такой несчастный вид, да и Дэвид Хорн расстроится, а Билл вообще будет чувствовать себя самым несчастным человеком на свете, если мы не снимем эту сцену.

Я напомнил себе, что съемки этого телефильма намечались задолго до назначения концерта, — собственно о концерте договорились уже по приезде в Неаполь. Конечно, для меня такие выступления важны, их нельзя перенести. Но будет так же несправедливо, если из-за этого концерта, назначенного в последнюю минуту, пострадает фильм, который планировался заранее…

Я не улыбнулся и ничего не ответил Керку — мы просто продолжили снимать в номере Карузо. Керк снял все, о чем я его просил. Я видел, как он нервничает. Никто из нас больше не произнес ни слова. А я лихорадочно думал о том, что же делать?

Как только съемки в гостинице закончились, я сразу вышел, а Керк еще остался, чтобы снять крупным планом некоторые экспонаты музея Карузо. Спустившись к месту парковки, я увидел, что один из нашей группы садится в машину, и попросил его подвезти меня в порт. На пирсе Дэвид Хорн показал на маленькую гребную лодку и сказал, что мне нужно просто сидеть в ней у самого дока, чтобы снять крупный план. Нашли дублера, одели его, как меня, чтобы использовать его для съемки дальних планов на воде.