Мой мир

Мы сидим, разговариваем, пьем воду. Себе в стакан я добавляю немного «ламбруско» — для запаха. Так проходит минут пять — еды все нет. Я кричу по-английски, повернувшись к кухне: «Я голоден!» Ни ответа ни привета. Через несколько минут опять ору: «Мы хотим есть!» Гаэтано помогает мне, призывая из кухни свою жену. Никто не показывается.

Дино еще раньше принес колотого льда. Я положил его в стакан, который до краев наполнил «ламбруско». За обедом я обычно не пью много вина, но это было великолепно. Мы налили себе еще по стакану вина — из кухни по-прежнему никаких признаков жизни.

Никто не выходит и не отзывается. Если бы дело было в ресторане, я решил бы, что повара бастуют.

«Эй, там!» — закричал я опять. Решил, что на этот раз для большего эффекта стоило кричать по-итальянски. Билл предложил стучать вилками по рюмкам, и мы принялись за дело. Наконец из кухни появилась моя свояченица Джованна с большой миской реппе. Это мой любимый соус из свежих помидоров с перцем — острый, но не жгучий. «В чем дело, ребята? — сердито спросила она. — Не можете подождать пять минут?»

Внук Анны принес вкусный мягкий сыр местного приготовления. Я намазал его на хлеб, передал Биллу, который тоже любит вкусно поесть. Томатный соус был превосходен… Мы стали говорить о пище. Я высказал мнение, что каждые пять лет люди меняют свои пристрастия в еде. Например, раньше я не любил телячью печенку, а сейчас она мне нравится. Все у нас знают и любят бальзаминовый соус, приправу, производимую в городе Модене. Мне нравится поливать им клубнику. Но уверен, что через год-два и в последующие пять лет жизни я начну приправлять бальзаминовым соусом все, как и другие люди.

Всем понравился томатный соус, приготовленный Анной, и я сказал, что, по-моему, чем проще еда, тем вкусней. Когда мы съели макароны, Анна принесла большую чашу с салатом и несколько тарелок с холодной жареной курицей, оставшейся от вчерашнего обеда. Я вел себя благоразумно и не стал есть курицу. Даже макаронов я съел немного, только съел с удовольствием салат. Потом подали фрукты. Обед подходил к концу. Билл уже допил вино, а Гаэтано показывал ему, как гадать по винному осадку в стакане. Билл, спросил, видит ли он там книгу Паваротти.

Зазвонил сотовый телефон. Рассказывая о том, что люблю говорить по телефону, я забыл упомянуть, что люблю еще и подшучивать. На этот раз звонила мать Дино, моя добрая приятельница — я узнал ее голос. Я заговорил по-китайски, то есть на своем варианте китайского языка. Она смешалась: наверное, решила, что благодаря спутниковой связи ее соединили с другим континентом. Испугавшись, что она может бросить трубку, я передал телефон Дино.

Порой, когда кто-то звонит и очень серьезно спрашивает, можно ли попросить «маэстро Паваротти» или просто «маэстро», меня одолевает дурашливость. Ясно, что хотят продемонстрировать изысканную вежливость и уважение. Я не могу себя сдержать и серьезным тоном тихо отвечаю, что маэстро не может сейчас говорить, так как он принимает грязевую ванну вместе с тремя норвежскими девушками. Адуа говорит, что в один прекрасный день я скажу что-либо подобное, а окажется, что звонят из Ватикана с просьбой спеть для его святейшества. Но не всегда же я так шучу, и надеюсь, что со мной ничего страшного не случится.

Обычно за обедом беседа протекала легко и непринужденно. Мы говорили о еде, о том, хороши ли в этом году артишоки по сравнению с прошлым годом и сколько уксусу стоит добавлять в приправу для салата. Рассказывали, что делали утром, что собираемся делать вечером. Обсуждали разные планы.

Кто-то вспомнил о деле О. Дж. Симпсона, о котором газеты писали на протяжении полутора месяцев. Спросили мое мнение. Я ответил, что был в отъезде и мало знаю о подробностях случившегося, но интуиция подсказывает мне, что он невиновен. Мой ответ всех удивил, так как были серьезные улики. Потом стали обсуждать преданность его болельщиков, которые не верили, что он мог совершить такое. Билл сказал, что для болельщиков неважно, совершил их кумир преступление или нет. Послышались возражения. Потом Билл произнес нечто совсем уже странное: «Это как если бы ты, Лучано, совершил что-то подобное. Люди, которые тебя очень любят, простят тебе все, даже убийство».

Все за столом зашумели и набросились на Билла. Как только можно такое придумать: Лучано и убийство? Биллу хорошо известно, что я вряд ли могу кого-нибудь обидеть, тем более убить. Но, кажется, я правильно понял, что он имел в виду: Билл говорил не обо мне конкретно, а о преданности поклонников. Порой она становится просто пугающей.