Мой мастер

— Да, не я… — еще больше удивился Трошкин.

— Так вот, дорогой мой, я вам приклеиваю парик, рисую татуировки и сажаю в тюрьму! Согласен?

— Зачем? — растерялся Трошкин.

— Родная мать не отличит, кто есть кто! — Профессор забегал по кабинету. — Это моя идея! — похвастал он.

— Ничего не понимаю, — сказал хмуро Трошкин.

— Суд уже был, — сообщил Мальцев. — Тем двоим дали по четыре года. Они так, мелочь… А этому, — профессор ткнул в портрет, — восемь! Отвратительная личность, мародер! У него еще и пистолет был… Так те двое сидят в Средней Азии, а этот под Москвой. Теперь ясно?

— Нет! — отрезал Трошкин.

— Господи! — развел руками Мальцев. — Я сажаю вас к этим. — Он указал на дверь, вероятно, подразумевая под дверью Среднюю Азию. — Они думают, что вы — он! — Профессор ткнул в портрет. — И вы узнаете у них, где шлем! Татуировки сделаем ненастоящие, я договорился с НИИ лакокраски, мне обещали несмывающиеся! Согласны?

— Не согласен.

— Почему? — растерялся Мальцев, не ожидавший такого поворота.

— У меня работа, дети. Елка на носу. Пусть милиция этим занимается, пусть еще раз у них спросит. И вообще… — Трошкин поморщился. — Не получится это у меня. Да и неэтично…

— Этично — неэтично! — передразнил профессор. — У нас вот с ними цацкаются, перевоспитывают, на поруки берут. А надо как в Турции в старину поступали: посадят вора в чан с дерьмом — так, что только голова торчит, — и возят по городу. А над ним янычар с мечом И через каждые пять минут он ка-ак вж-жж-жик!.. мечом над чаном, — Мальцев с удовольствием полоснул ладонью воздух, — так что, если вор не нырнет — голова с плеч! Вот он весь день в дерьмо и нырял!

— Так то Турция, там тепло… — неопределенно ответил Трошкин, глядя на сугробы за окном.

…А через год попал я в слабосилку.
Все оттого, что ты не шлешь посылку, —

пел Трошкин доцентовским голосом, стоя в ванной комнате перед зеркалом.

Он выключил электробритву, подвинул лицо к зеркалу, изучая, и вдруг, сделав свирепые глаза, выкинул вперед два пальца.

— У-у… Глаза выколю!

Он вышел в комнату, где бабушка укладывала чемодан.

— Брюки от нового костюма я положила в чемодан. А пиджак надень — меньше помнется.

— Ладно.

— Наш Женечка будет самый красивый на симпозиуме! — крикнула бабушка маме.

— Мама! — позвала мама из кухни. — У тебя пирожки горят!

Бабушка устремилась на кухню, а Трошкин, воспользовавшись моментом, быстро вытащил из чемодана брюки, схватил пиджак и, приподняв сиденье дивана, сунул костюм туда…

Поезд шел, подрагивая на стыках рельсов, равнодушно стуча колесами. Трошкин и лейтенант Славин сидели друг против друга в купе международного вагона.

Славин экзаменовал Трошкина, тот нехотя отвечал, глядя из-под бандитской челочки на проплывающий за окном среднеазиатский пейзаж.

— Убегать? — спрашивал Славин.

— Канать, обрываться.

— Правильно… Сидеть в тюрьме?

— Чалиться.

— Квартирная кража?

— Срок лепить. Статья 145-я.

— Ограбление?

— Гоп-стоп. Статья 26-я.

— Девушка?

— Маруха, шалава, шмара.

— Нехороший человек?

— Падла.

— Хороший человек?

Трошкин задумался, достал из кармана записную книжку.

— Сейчас… — Он нашел в книжке нужное слово. — Зараза, — прочитал он и удивился: — Да, точно, зараза!

По улочкам небольшого среднеазиатского городка ехал милицейский «газик».

— Очень похож! — говорил в машине начальник тюрьмы майор Бейсембаев, с восхищением глядя на Трошкина.

— Поработали, — похвастал Славин. — А волосы?

— А что волосы? — не понял Бейсембаев.

— Парик! — торжествующе сказал Славин.

— Можно? — спросил майор.

— Можно, — без особой охоты разрешил Трошкин.

Бейсембаев взялся за челку и осторожно потянул.

— Да вы сильней дергайте, — сказал Славин. — Спецклей! Голову мыть можно!

— Очень натурально, — опять похвалил майор.

— Скажите, Хасан Османович, — спросил Славин. — Вы Белого хорошо знаете? И вот если б вас не предупредили, догадались бы вы, что перед вами не Доцент?

— Да как вам сказать… — Майор уклончиво улыбнулся. — Можно догадаться…

— Почему? — встревожился Славин.

Бейсембаев еще раз внимательно поглядел на Трошкина и сказал:

— Этот добрый, а тот злой…

Раздвинулись массивные ворота, и «газик» въехал в тюремный двор.

— Вот ваша «палата». — Славин отпер дверь и пропустил в пустую камеру Трошкина.

— А где моя кровать? — спросил Лжедоцент, оглядываясь по сторонам. Чувствовалось, что ему здесь не понравилось.

— Нары! — поправил Славин. — Вы должны занять лучшее место.

— А какое здесь лучшее?

— Я же вам говорил — возле окна! Вот здесь…

— Но тут чьи-то вещи.

— Сбросьте на пол. А хозяин придет, вот тут-то вы ему и скажете: «Канай отсюда, рога поотшибаю…» Помните?

— Помню, — с тоской сказал Трошкин.

Во дворе ударили в рельс.

— Ну все! — заторопился Славин. — Сейчас они вернутся с работы. — Оглядев в последний раз Трошкина, он пригладил ему челку и пошел из камеры, но возле двери остановился. — Если начнут бить — стучите в дверь…

Оставшись один, Трошкин снял чужие вещи с нар и аккуратно сложил на полу. Стянув рубашку, он сел на нары, закрыл глаза и стал шептать, как молитву: