Мой лучший друг генерал Василий, сын Иосифа

Бобер двинулся к красивому блондину, сжимая кулаки. Тот, побледнев, попятился. Бобер, взяв его левой рукой за манишку, притянул к себе.

— Репетировал, значит?!

Актер, закрыв от страха глаза, залепетал:

— Репетировали, репетировали… Правда, репетировали.

Василий засмеялся звонко, как мальчишка, крикнул:

— Врежь ему, Сева!.. Врежь, чтоб знал!

Бобер занес правую руку с огромным кулаком. Нинель завизжала:

— Сева!.. Сева!

Директор метнулся к Бобру, повис у него на руке.

— Товарищ Бобров, я вас умоляю! Вы мне сорвете премьеру! Он же тенор!.. Ему второй акт играть! Потом делайте с ним что хотите!

Бобер стряхнул со своей руки директора, схватил помертвевшего от ужаса артиста за бока и одним движением, зашвырнул его на высокий шкаф. Круто повернулся и пошел к дверям.

Зазвенели звонки на второй акт.

Директор указал администратору на тенора:

— Сними это говно и скорей на сцену!

Потом директор услужливо держал шинель Василия. Остальные тоже одевались. Бобер быстро надел свое пальто. Ни с кем не попрощавшись, с каменным лицом пошел к выходу.

— Сева, стой!.. — крикнул Василий.

Бобер нехотя остановился.

— Ты куда?… Домой? А

— Нет уж!.. К этой С-сильве… я больше не вернусь! — сказал Бобер, как выругался.

— А где ночевать будешь? Хочешь ко мне на дачу? — предложил Василий, когда они вышли на улицу.

— Найду где… Извини. Хочу один побыть.

Василий прищурился, жестко сказал:

— Вот что, Сева; дружок… Личные дела — это твои: личные дела. Но завтра чтоб к игре был готов, как штык! Понял?

Бобер усмехнулся:

— Я всегда готов…

— Завтра ЦДКА мы должны разделать под орех! — Василий уселся в машину, громко хлопнул дверью.

У обшарпанных дверей с длиннющим списком жильцов, приклеенным около кнопки звонка, стоял Бобер. Около его ног стоял кот и мяукал требовательным басом. Все стены были исписаны известными словами. Лампочка не горела, а тусклый свет падал через разбитое$7

— Кого §ще черт принес?

— Мне к Шустрову.

— К Шустрову шесть раз надо… поп неграмотный. — Ноги за дверью зашаркали, удаляясь.

Бобер нажал шесть раз. Снова послышались шаркающие шаги, и дверь открыла старушка.

— Спасибо, бабуся, — кивнул Бобер.

— А я не тебе, это я Барсику открыла, — прошамкала старушка и подхватила на руки кота. — А тебе к кому?

— К Шустрову.

— К нему шестая дверка, зеленая.

Бобер прошел по полутемному, забитому всевозможным барахлом коридору, толкнул зеленую дверь.

Толик в тренировочном костюме, обхватив голову руками, сидел на табуретке за столом. Перед ним стояли — одна пустая, а другая нераспечатанная — бутылки водки, селедка, колбаса и миска с солеными огурцами. Толик поднял голову, слабо улыбнулся Бобру.

— А-а-а, Сева!.. Пришел на похороны?… Спасибо, друг.

— Какие похороны?… Ты о чем, Толик?

— Ты что, не знаешь еще?… Списали. В расход вывели Толика Шустрова!

— Иди ты! Не может быть!

— Генерал этот, Шишкин, сука!.. Начальник политуправления… Всегда: «Толик, едем на дачу!», «Толик, садись со мной рядом!», «Ты мой лучший друг, Толик!..» А тут встречаю его в коридоре, здороваюсь, а он и голову не повернул… Вот тебе и «лучший друг, Толик!»… Бля.

Бобер склонился на табуретке и обнял Толика.

— Держись… Нас всех это ждет.

— Да нет, ты меня с собой не равняй. Тебя хоть тренером возьмут, а мне куда?… Даже семилетки нет. Я ж ничего не умею, только по мячу стучать… Правда, вон Силыч, сосед, обещал в таксопарк пристроить.

Они помолчали. Толик схватил бутылку и выбил ладонью пробку. Бобер забрал у него бутылку.

— Не надо, Толик.

— Почему не надо? — начал заводиться Толик. — Теперь я вольный казак! Что хочу, то и делаю!.. Буду пить, пока здесь все не пропью.

Бобер окинул взглядом убого обставленную комнату Толика. У стены валялся матрац, покрытый солдатским одеялом. Около стола стояли еще две табуретки. В одном углу рванье, бывшее когда-то роскошным, кожаное кресло, которое ему, видимо, подарили из коридора. В другом углу была тумбочка, на которой стояли бутсы.

Бобер грустно заключил:

— Да-а… Надолго тебе этого всего хватит!

— Не скажи. Вон они висят, миленькие, «золотые» и «серебряные»…

Над тумбочкой, на стене, были укреплены спортивные награды Толика. Множество «золотых» и «серебряных» медалей.

— Если б золотые и серебряные! — вздохнул Бобер.

— Ну, хотя бы по поллитра за каждую дадут?… Постой, Сева, а ты чего ко мне пришел, раз не знал, что меня выперли?

— Переночевать пришел. Пустишь?…

— Переночевать?… Постой… — Толик залился смехом. — Может, тебя тоже выперли?… Из дому?… Твоя красотка!

Бобер помолчал.

— Считай, что так.

Толик снова залился смехом.

— Жалко… Уж очень она хорошо на столе танцует!.. Вот чудно! Выходит, тебя самого утешать надо, а я жалуюсь! — Бобер хмуро молчал, Толик же горячо заговорил: — Но вообще, Сева, если хочешь знать мое мнение — я бы с твоей Нинель никогда б жить не стал.

— Это почему?