Мой любимый клоун

Дежурный врач. Что-то вас больно много, родителей. Я сказал: поздно — первый час. У вашего Вани редкая группа крови: первая, резус отрицательный. На пункте переливания такой крови сейчас нет. Хорошо, что вы здесь: такая кровь передается по наследству.

Синицын. У меня вторая группа.

Алиса. У меня просто первая, без этого…

Дежурный врач. Так не может быть. Ведь Ваня Синицын — ваш сын?

Синицын. Мой. Но он приемный, из детдома.

Дежурный врач. Сейчас донора ищут с нужной группой крови. Но переливание нужно сделать срочно, как можно скорее. Постарайтесь вспомнить, нет ли у вас друзей с кровью: группа первая, резус отрицательный.

Роман. У меня вторая.

Алиса. Доктор, я вспомнила! Этот самый резус отрицательный у Полинки Челубеевой. Мы с ней вместе медкомиссию проходили перед поездкой в Индию.

Дежурный врач. Где эта ваша Челубеева? Она в Москве?

Синицын. Можно от вас позвонить?

Дежурный врач. Нужно!

Синицын. Попросите, пожалуйста, Полину Никитичну. Да, я знаю, который час, но очень нужно, пожалуйста… Полина, это я, Синицын. Нет, и не пьяный. Полина, Ванька умирает… Полина… (Врачу.) Какой адрес?

Дежурный врач. Дегтярный переулок, девять, вход со двора.

Синицын. Дегтярный переулок, девять, вход со двора. Да, больница. Она сказала: я — быстро. Она — быстро. (Врачу.) У вас не найдется закурить?

Алиса. И мне.

Дежурный врач. И вам. И вам обязательно.

Молча курят. Врач, сидя на стуле, рассматривает свой ботинок.

Вот ботинок у меня какой-то… тупорылый. И носок отстрочен. Фасон смешной… Мальчиковый фасон. Я уже седой человек, с бородой, а жена мне всегда какие-то мальчиковые ботинки покупает. А самому купить некогда. Я обувь быстро изнашиваю. Очень быстро. Это у меня с детства. В детстве меня ох как наказывали за то, что обувь не берегу. Так и не научился. Сразу носки обдираю. Вот хоть и чищеный ботинок, а видно, что носок уже обшарпан, содран, как у малышей обычно. И шнурки завязывать не умею. Бантики какие-то длинные получаются, висят по бокам. А вообще-то ничего себе ботинок… прочный. В таком ботинке, наверное, можно в поход идти. По родному краю. Рант вон какой широкий, не скоро промокнет. Нет, совсем неплохой ботинок, только фасон какой-то… смешной…

Входит Полина.

Полина. Здравствуйте!

Синицын. Это она, Полина.

Дежурный врач (Синицыну). Вам повезло. (Полине.) Идите со мной. (Выходит.) А вы подождите в коридоре.

Синицын. Полина…

Полина. Ауфидерзейн, дурак…

Синицын. Сама дура…

Свет на сцене гаснет. Только Полина остается на авансцене в луче света.

Полина. Кровати тесно были сдвинуты, и я боялась пошевельнуться, чтобы не сломать чего-нибудь в сложном переплетении прозрачных трубок, тянущихся от меня к мальчику, к Ваньке. Врач поправил мне подушку и ушел, пообещав скоро вернуться.

Я и не заметила, как задремала. А во сне мне показалось, что кто-то тронул меня за плечо. Я проснулась. Глаза мальчика были широко раскрыты. Он глядел в потолок без всякого выражения. Потом светлые брови его нахмурились, он перевел взгляд на переплетение трубок, охваченных тут и там зажимами, долго глядел на капельницу, где, мерно стуча, падала моя кровь.

Щека его дернулась и поползла вбок. Он повернул голову и теперь смотрел мне прямо в глаза и улыбался мне щеками, губами, круглыми, ожившими глазами.

И я услышала его слабый, тихий голос:

— Мама, это ты? Ты приехала?

Я не знала, что отвечать, и, уткнувшись в подушку, заплакала. Когда я решилась снова посмотреть на него, он спал, сохраняя на лице улыбку, и ровно, глубоко дышал.

Сейчас под окном палаты разговаривают Сергей, Алиса и Роман. Я слышу их голоса. Но слов не могу разобрать.

Конец пьесы