Мой личный город Токио

Ропонджи — это Интерзона. Территория всегда открытых допоздна баров для гайдзинов (иностранцев). Я жду сигнала светофора на пешеходном переходе, когда вижу её. Возможно, она из Австралии. Молодая и довольно красивая. Она одета в очень дорогое, очень откровенное черное нижнее белье и больше почти ничего нет, за исключением кое-какой черной одежды сверху — такой же откровенной, облегающей и крайне короткой — немного золота и брильянтов, чтобы потенциальные клиенты думали в правильном направлении. Она идет позади меня, в четвертом ряду, и быстро-быстро говорит по-японски по телефону. Движение покорно замирает, чтобы этот праздношатающийся гайдзин попался на ее черные замшевые шипы. Я вижу, как она разворачивается, отражатель рака мозга, который висит на ее телефончике, покачивается в такт ее бедрам. Когда светофор переключается, я перехожу улицу, и наблюдаю за ее телохранителем-вышибалой, который выглядит как Оджоб в костюме от Пола Смита. Его тощенькая борода выбрита с точностью до микрометра. Вспышка белого, когда их ладони встречаются. Мятая бумага, оригами из мусора.

Это призрак Города-пузыря, это Токио-напоминание о временах, когда город был путеводной звездой для каждого шустрилы планеты Земля. Прогуляться, а затем освежиться в дверях бара «Сахарный Каблучок Госпожи». Последний раз я был здесь незадолго до того, как начался спад, когда имя таким заведениям было Легион. Она старой школы, эта девчонка: конец века, fin de siècle. Токийский декаданс. Кусочек ностальгии.

Пузырь, я так полагаю, отправился в отель к коробочкам с суши в винных магазинах высшего класса и бутылкой молочного напитка Bikkle, это был их предпоследний рывок. Та, привитая после войны, американская индустриальная поросль подождала немного и взяла свое в 80-х, но экономическое реактивное топливо уже было нестабильным.

Вторая по уровню развития экономика в мире, после примерно десятилетия стагнации (а это уже был последний пинок века), все еще выглядит, как самое состоятельное место в мире, но энергия иссякла, перепаханы привычные русла денежных потоков, конечно, та сумасшедшая энергия прорвалась. Где-то. Может под тем туннелем, который Андрей Тарковский снимал для «Соляриса».

На следующий день я встречаю своего ванкуверского приятеля Дугласа Коупленда в районе Шибуя в магазине Токий Хэндс, на восьмом этаже DIY-маркета, в котором сделай-это-сам вещички включают в себя и серьезную алмазную обработку. Он представляет меня Мишель Страйп. Коупленд измотан перелетом, как и я. А Страйп рассказывает, что клубился до 2 часов ночи. И как ему Токио? “Роково”, — говорит Страйп.

Позже я уже в Харадзюку в универмаге “Детская страна” — ещё восемь этажей, эти отведены под игрушки. Обнаруживаю себя неподалеку от станции Хиродзюку, окруженный стайкой девчонок-подростков, одетых в костюмы медсестер из манги. Рок-девчушки укомплектованы черными сапогами-ботфортами на платформе, черными галифе, черными топиками а-ля Лара Крофт и тщательно накрахмаленными распахнутыми медицинскими халатами, со стетоскопами на шейках.

Образ, явно не полон, если без стетоскопа.

Они отвисают в Харадзюку. Курят сигареты, разговаривают по своим крошечным телефонам и пытаются обратить на себя внимание. Я недолго кружу вокруг них, надеясь хоть у одной заметить в экипировке калоприемник или катетер для мочеиспускания. Но образ, как и любой другой образ, четко закреплен. У них у всех черная помада, которая стерта в центре губ.

Возвращаясь в отель, я думаю о медсестрах. Думаю о мечтах, о связи между частным и добровольным. Здесь, в Токио, вы можете сделать это: стать девочкой-подростком, выходящей на улицу в садо-мазо прикиде медсестры. Вы можете мечтать наяву. И причина этого в том, что Токио — одно из самых безопасных мест в мире. Специальная зона, Харадзюку, уже отведена для вас. Так было во времена Города-Пузыря, так есть и сегодня. Даже перед лицом наркотиков, бездельников и проникающей сюда глобализации. Японцы, пока их спускали по временной шкале, учились держаться вместе в таких ситуациях, которые мы сейчас только начинаем себе воображать. Они действительно не волнуются. Не так, как мы. Манга-медсестры никому не угрожают: есть специальное место для них и ничто этого не заменит.

Я провел свою последнюю ночь в Синдзюку с Коуплендом и другом. Трудно продраться сквозь все эти безымянные неоновые улицы, на которых роятся все известные формы электронной рекламы. Моросящий дождь смягчает сияние сюрреалистических размеров и четкости экранов, установленных на фасадах зданий. Японцы знают главное о телевидении: сделайте что-либо достаточно большим и это будет выглядеть клёво.

У французских ситуационалистов, болтавших об обществе зрелища, не было такого примера перед глазами. А я прямо здесь, и люблю это место. Синдзюку ночью — одно из самых безумно красивых мест в мире, самое по-дурацки красивое место — эта комбинация и вызывает восхищение.