Мой лейтенант

Жернаков оказался прав, когда говорил, что предстоит обычное дело. Была дана команда отойти на исходные. Хмуро-сосредоточенный, напряженный, мокрый, Колотов шагал к окопам. Взвод вступил в знакомый березнячок. Солдаты приглушенно переговаривались между собой, и так же приглушенно шелестела листва на кронах деревьев. Ветра не было, но березы шелестели, и Колотов слушал этот шелест, чувствуя, как прерываются мысли и затухает возбуждение после атаки. Время будто остановилось для него. И сам он вдруг потерял ощущение конкретности окружающего — он находился тут, в молодом березняке, у высоты 36,8, над головой его висело низкое дождливое небо, а в глаза ему светил далекий апрель. И шелестящие березы будто неторопливо повторяли давнее, и сам он оказался неожиданно у окна в городской квартире и глядел на затихающую городскую улицу, а за солдатской цепью мелькнули до боли знакомые сутуловатые плечи отца…

Оглянувшись, Колотов понял, что солдаты изготовились к новому броску, что никакого апреля нет, а на сырую землю с березовой листвы падает мелкий, противный дождь — вот откуда это шелестение кроны, — и равнина впереди подернулась седым туманом, как в измороси. Между деревьями причудливо поблескивал полосатый борт бронетранспортера, от земли тянуло волглой сыростью, чавкала под ногами грязь. Сердитыми голосами перекликались сержанты. Новая атака, новая атака…

— Надо же, как похож на отца, — пробормотал Колотов, вспоминая недавний мираж, и вздохнул. — Как во сне…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В ту памятную весну апрель был теплым и солнечным. Вековые липы на набережной распускали свои немыслимо пахучие почки, разнося вокруг дурманяще-пряный аромат. Лучи солнца били в окно, однако Сергей Колотов старался не видеть, не замечать их: с утра до полуночи он просиживал за учебниками, готовясь к последним школьным экзаменам. Школьные экзамены на аттестат — это первая зарубка той теплой весны. А вторая — отец.

В конце апреля выписался из больницы отец, который находился там с середины марта. Однако возвращение отца домой отнюдь не означало, что он выздоровел. По-прежнему он почти не вставал с дивана и часто, отчаянно задыхаясь, кашлял. Мать, возвратившись вечером с работы, ходила с темными кругами под глазами от бессонных ночей, хотя старалась говорить бодрым, громким голосом, который еще больше усугублял тревожное настроение.

Сергей продолжал свои ежедневные занятия. У них была лишь одна, хоть и большая, комната. Прерывистый, с хрипотцой, кашель отца за спиной часто заставлял Сергея прочитывать по пять-шесть раз одну и ту же страницу учебника. Знакомые формулы и старые задачи, которые раньше легко решал, сейчас казались хитроумными ребусами. Иногда Сергей просто не мог сказать, о чем он только что прочитал на той или иной странице: мысли его витали в тот момент непонятно где. В редкие же часы тишины и покоя, которые наступали у отца после приема сильного лекарства, Сергей вдруг ловил на себе его пристальный и кажущийся очень собранным взгляд; отец как бы спрашивал сына о чем-то очень важном, решающем. Сергей часто ощущал на себе этот взгляд, но всегда делал вид, будто ничего не замечает.

Он в тот день открыл старый-престарый учебник по геометрии. Раздел о трапециях был густо насыщен чертежами, а в тексте повторялись стереотипы: «Если из точки «А» провести прямую линию в точку…» Сергею не хотелось проводить прямую ни из точки «А», ни из точки «Б»… Вот такое было настроение. За окном сияло теплое весеннее солнце, которое чуть ли не топилось в стекле.

Позади, прикрывшись старым платком, лежал на диване отец, читал газеты. Кажется, ему сегодня было лучше — он меньше кашлял, не глотал без конца таблетки, а самое главное — размышлял вслух, что считалось хорошим признаком.

— Представь, — отец пошуршал газетой, — не разрешили положить венки на могилы погибших. А ведь за них, за их землю сложили наши ребята голову.

— Где это, папа? — спросил Сергей не поворачиваясь.

— В Китае.

— В Китае? — переспросил Сергей и пожал, плечами. — Ну и номера!

Отец помолчал, потом ворчливо заметил:

— Что это — цирк, что ли? Номера…

— Так говорят, папа, — ответил Сергей. — Когда что-то несуразное, то говорят: номера.

Отца, однако, объяснение сына не удовлетворило. Он продолжал яростно шуршать газетой, разглядывая ее то с одной стороны, то с другой.

— Тоже, понимаешь, словечками бросаетесь, — сказал он. — Вникнуть надо, что это такое… А ты — номера…

Сергей на это ничего не ответил, давно зная, что отец болен и что нервы его расстроены до предела.

— Ты про Сталинград читал? — спросил отец после небольшой паузы. — Про бои за Сталинград?

— Конечно читал. И в кино ходил, кинофильмы видел. — Сергей круто повернулся к отцу: — Ты что, папа, такие вопросы задаешь? Кто же про Сталинград не знает?

— Ладно, ладно, — отец напряженно сощурился. — Не расходись. Мне совсем про другое хотелось у тебя узнать.

— Ну, спрашивай.

— Ты вот скажи, можешь ты представить, какую ответственность нес там, в Сталинграде, каждый боец и командир?

— Примерно могу.