Мой класс

Мне было хорошо с ними – просто и свободно, как со старыми друзьями. Я и о себе рассказала немного – это у меня получается не часто и как-то всегда обрывисто, а тут мне захотелось рассказать, как я с шести лет жила вместе с братом, как училась до седьмого класса у Анны Ивановны, как потом, уже во время войны, училась в институте и как весною сорок второго года получила известие, что под Гжатском погиб единственный родной мне человек – старший брат… и как этой осенью пришла в школу и вот – стала учительницей Саши.

– Трудно вам с ними, с мальчишками? – спросил Иван Ильич и тут же, не дав мне ответить, перевёл речь на другое: должно быть, он подумал, что при Саше об этом говорить не следует, и решил отложить это до более удобной минуты.

– А теперь мы вам покажем всю нашу семью, – сказала Сашина мама, и на столе появился семейный альбом.

Мы долго листали его. Мне показали всех: самого старшего брата, юного черноморца в лихой бескозырке и с милой, мальчишеской, совсем как у Саши, улыбкой, и самого Ивана Ильича в молодости, и его же лет десять назад с маленьким Сашей на коленях (Саша сконфузился: ему неловко было, что мне вдруг показывают его, ученика четвёртого класса, толстощёким бутузом в платьице.)

Одну за другой мне показывали фотографии – то выцветшие от времени, то совсем недавние – и рассказывали о родственниках и друзьях.

Мне казалось, что я уже давным-давно знаю этих людей, давно освоилась в этом доме.

Наконец я собралась уходить. Иван Ильич с Сашей пошли проводить меня.

Был мягкий зимний вечер, в воздухе лениво кружились редкие снежные хлопья. Саша побежал вперёд, заскользил по ледяной дорожке.

– Хороший малый, – сказал дед и повторил свой прежний вопрос: – А трудно вам, наверное, с мальчишками?

– Бывает очень трудно, – призналась я.

– Это и понятно. Я про свою работу скажу: у каждой машины свой характер, к каждой требуется свой подход. А уж к живым людям, да ещё к ребятам…

Мы подошли к трамвайной остановке.

– Рад, очень рад был с вами познакомиться! – сказал на прощанье Иван Ильич, крепко пожимая мне руку, и я совсем близко увидела его серьёзные и ласковые глаза, молодо глядящие из частых стариковских морщин.

Я от всего сердца ответила на это дружеское рукопожатие, простилась с Сашей, и вскочила на подножку подошедшего вагона с таким чувством, будто этот человек не просто до трамвая проводил меня, а напутствовал в дальнюю, нелёгкую дорогу.

СТАРШИЙ В СЕМЬЕ

В квартиру, где жили Рябинины, меня впустила соседка. Я подошла к двери, которую она мне указала, и остановилась: из-за двери слышался громкий Лёшин голос:

– К первому склонению относятся существительные женского рода, например «вода», «земля». Ко второму склонению относятся…

«Уроки учит», подумала я и постучалась.

– Войдите!

Я толкнула дверь. Лёша тихо охнул от неожиданности, я тоже остановилась: думала увидеть его за учебником, а он стоит в фартуке, с засученными рукавами, держа в руках тарелку, с которой каплет вода, и смотрит на меня в совершенной растерянности.

– Вот ты как поспеваешь – и уроки учить и посуду мыть, всё вместе? – весело сказала я.

– Всё вместе…. – смущённо подтвердил Лёша.

Он вытер руки, пододвинул мне стул и стал отвязывать фартук.

– Кончай с посудой, что ж ты! – сказала я и огляделась.

Комната была небольшая, очень чистая – самая хозяйственная девочка не прибрала бы лучше. Наверху, на антресолях, помещались кровать-раскладушка и столик с Лёшиными учебниками. «Я там сплю и занимаюсь», пояснил он и, как всегда, толково и не торопясь рассказал мне о своём житье-бытье. Мать – проводник на железной дороге, в семье трое ребят, Лёша – старший. На нём лежит всё хозяйство. Рано утром он отводит малышей в детский сад и идёт в школу. После уроков убирает комнату, готовит обед, приводит братишек домой, кормит, укладывает спать и только после этого садится по-настоящему за уроки. Раз в три дня приезжает мать – стирает, чинит и снова уезжает, оставляя весь дом на Лёшу.

Немного позже, когда мне случилось вторично зайти к Рябининым, я познакомилась с матерью Лёши, Анисьей Матвеевной; она как раз вернулась из очередного рейса. Тут я убедилась, что Анисья Матвеевна уважает своего спокойного, рассудительного мальчугана. Она советовалась с ним обо всех делах, как с равным.

– Валенки-то Фёдору будем покупать? – спросила она при мне.

И Лёша ответил:

– Не надо. Я отдавал чинить – смотри, как новые. Зиму вполне проходит. А вместо того будет тебе пуховый платок, мёрзнешь ты…

Мать попыталась возразить, но Лёша прервал её:

– Потом решим. Марине Николаевне неинтересно слушать про эти дела.

Сказано это было решительно, но ничуть не грубо, а спокойно и просто.

Как и в первый раз, в доме было чисто, опрятно. Малыши, спокойные и добродушные, словно два медвежонка, беспрекословно слушались старшего брата.