Мой Карфаген обязан быть разрушен

Всхлипы ветра и гул по углам.

— Эй хозяин, с чего бы тоска мне?

— Спи отважно! В тебе не тоска.

Просто камни кричат. Эти камни

Я из стен крепостных натаскал.

Но поднявшись с отважной постели,

Я ступил в этот каменный гул,

И ордынские стрелы запели

Про набег и полонный разгул.

Сотни верст по муравскому шляху

Гнал меня бритолобый ездок,

Не жалел плетюганов для страху,

Ho отдал мне баранью папаху,

Чтоб под солнцем товар не издох.

В белой Кафе, где черное лето

Липло мухами злобно к лицу,

Он продал меня за три монеты

На торгу генуэзцу-купцу.

Перед тем как купить, генуэзец

Тыкал пальцами в груди и в пах,

Нос изогнутый, как полумесяц,

Все вынюхивал порчу в зубах.

Он ворчал на татарина. — Нега

Вас погубит. Сойдете во тьму!

Вы кого привели из набега?

Эта падаль нужна ли кому?

Все же оптом купил нас без счета.

И в рогатках, в ярмах, как волы,

Мы влеклись в крепостные ворота,

Чтоб в темнице возлечь на полы.

Желтой жаждой дышала округа.

Так нас жгла, что в безумных ночах

Стали пить бы мочу друг от друга,

Да иссохла в нас даже моча.

Через ночь, восхваляя не скучно,

И торгуясь во поте лица,

Продал нас генуэзец поштучно

За динары восточным купцам.

Кто сочтет наши судьбы и муки?

Даже бич христианской земли,

Янычары и мамелюки

Через кафские торги прошли.

Я тонул на скрипучих галерах,

Я хозяев и страны менял,

Только оспа, чума и холера

Выкупали из рабства меня.

Вот за эти и прочие вины

Я следил из дозорной травы

Как с Мамаем пехоту надвинут

Генуэзцы на земли Москвы.

Вот за то огнепальное слово

Разнабатив народный пожар,

Я рубил на полях Куликовых

Генуэзцев первее татар.

И державой из рабства вздымаясь,

Наблюдал исполчающий взор,

Как бежавшего в Кафу Мамая

Отравили купцы за разор.

Но и сами пропали. Лишь камни -

Крепостей не за совесть, за страх,

Повествуют о тех, кто веками

Наживался на синих слезах.

Феодосия Кафу не помнит,

Брызги рыб, виноградный бедлам,

Но лишь камни окутает полночь -

Всхлипы чьи-то и гул по углам.

Это отложилось в национальном сознании, и люди перестали понимать, с кем они дерутся. Они дрались со всем миром. Они вменили свое горе в вину всему миру. И что у незападника Валентина Устинова, что у западника Александра Блока одинаковые мотивы звучат и в стихотворении «Кафа», и в «Скифах». Обида. Когда обижаешься не на себя, а обижаешься на весь свет. Через кафские стены прошли многие, но там же не было ни норвежцев, ни шведов, ни датчан. Их нельзя было продать в рабство, они не сдавались живыми. Об этом надо было думать, но об этом не думал никто.

Выстраивается цепочка постепенного исчезновения русских земель, которые становятся московскими землями. Это был последний оплот гражданской и политической свободы — дифференциация земель. В Москве не остается никакой политической дифференциации. Как некогда это хорошо смотрелось: князь, бояре, старцы градские, отроки, обязанность советоваться со старшими в дружине, полная возможность уйти от плохого, бездарного или жестокого князя и для ремесленника, и для купца, и для боярина.

И вот наступает время Дмитрия Донского. До него прибрали к рукам несколько областей. Уже и Можайск прибран. Москва постепенно округлялась и округлялась. Но дело не в этом. Нас должна интересовать эпоха Дмитрия Донского, который сам по себе был неплохой человек, и ему дано было достаточно много лет правления. Он с 11 лет был в седле, то есть участвовал уже в государственных делах. А правил он с 1362 года по 1389-ый. 27 лет. Это очень много для тогдашних князей.

Нам эта эпоха должна запомниться не по «памятной» дате 1380 года. Произошло более важное событие, которое и предопределило судьбы и Москвы, и Руси. Произошло оно за два года до Куликова поля, в 1378 году. В 1378 году в Москве случилось ужасное. Состоялась первая казнь за измену Родине. Впервые вводится этакая 64-я статья. «Измена Родине». И жертвой оказывается Иван Вельяминов. Боярин Иван Вельяминов. Имя его сохранила история. И он был виновен только в том, что ему чем-то не понравился Дмитрий Иванович, чем — мы теперь не узнаем. Он захотел сделать то, что до него делали многие и не несли никакого наказания. Он захотел перейти к другому князю. Его схватили как государственного преступника и казнили за измену Родине. С этого момента измена Москве становится изменой родине. Бояре, отроки, купцы, ремесленники более не могут никуда переходить. Они лишаются права выбора. Дифференциация областей, которая еще держит российскую свободу, исчезает. Российские княжества — это такие миры, которые соприкасаются только формально, уже как иноземные государства. От лествичного права не осталось ничего. После этой казни не братом, а врагом становится каждый соседний князь. Права выбора в пределах Москвы уже нет. Если тебе повезло, ты родился где-то в другом городе и умер до 1523 года, потому что в 1523 году к Москве присоединяется Чернигов. До этого подберут всех остальных. Всех по очереди. Пермь, Рязань, Ярославль. Знаменитый Псков-Плесков, после того, как возьмут Новгород в XV веке, будет получен без боя.