Мой друг Плешнер

Шаги приближались, но в метре от Плешнера замерли, а затем и вовсе послышались, отдаляясь. Скрипнула напоследок дверь, уже не так громко и пронзительно как вначале, а затем все стихло. Плешнер вздохнул с облегчением, готовясь продолжить охоту.

Милка, испуганная появлением двуногого великана, притаилась за обломком кирпича, постреливая из-за него бусинками карих глаз. Само по себе существо было довольно-таки безобидным, и Милке бы оно не причинило вреда. Смешно сказать, оно, такое огромное, панически боялось ее, в чем она убеждалась уже не раз. Милка спряталась не оттого, что боялась, нет, она опасалась, что существо, завидев ее, поднимет шум, а этого ох как не хотелось. Крики могут привлечь внимание других чудовищ, встречи с которыми маленькая мышка не искала. При воспоминании, даже мимолетном, о сером убийце — Плешнере — Милку охватила дрожь.

Существо притихло, остановившись неподалеку от ее норки, а затем захрустело ногами-колоннами в обратном направлении. Играть расхотелось. Милка пришла в чувство после нахлынувшего на нее помешательства и мысленно корила себя за неосмотрительность. Теперь, чтобы вернуться в теплую и безопасную норку, ей придется пересечь большое открытое пространство, где так светло и негде спрятаться.

Милка вздохнула полной грудью, собираясь с силами, и скользнула к норке, и тотчас же из-за угла наперерез ей метнулась знакомая, наводящая ужас серая тень.

Новая шуба подвела. Плешнер немного не рассчитал, и смертельно напуганная Милка, выскользнула у него из-под самого носа и шмыгнула к норе. А затем — тоненький предсмертный писк и стальной щелчок захлопнувшейся мышеловки. Милки не стало. И лишь пушистые снежинки также медленно и плавно опускались с небес, плетя на земле сказочный зимний убор.

«Все хорошо, что хорошо кончается», — философски заметил Плешнер. Мышиный финал не ускользнул от его внимания, и он его устраивал. Неторопливо старый котище направился к мышеловке, цепко держащей свою добычу.

Плешнеру было не в первой отбирать добычу у более удачливых, нежели он.

Ночной кошмар

В этот зимний вечер старый пакостник и негодяй Плешнер возлежал на табурете в столовой во время семейного ужина. Его вид выражал воспитанность и благопристойность. Казалось, нет на свете кота приличнее и тактичнее этого серого красавца. Он умильно поглядывал на людей и выражал полнейшее покорство судьбе, что он будет несказанно рад и тому, что падет ему с хозяйского стола. Он само олицетворение скромности и порядочности, не в пример его товарке Дашке, ничтожной попрошайке, порочащей весь кошачий род в целом, и затрагивающей честь Плешнера в частности. Эта дохлая, но горластая кошонка постоянно орала, выпрашивая подачку, чем нередко достигала противоположного эффекта. Неоднократно она получала увесистый подзатыльник от хозяина, которого, так же как и старого, умного котяру, возмущал ее беспрестанный, нахальный ор. Нередко Дарья оказывалась на улице, где проводила в тоске и одиночестве долгие-долгие минуты. А он, Плешнер, ждал, и ожидание всегда было оправданно. Он получал и свою, далеко не скудную порцию, и в придачу долю выставленной за дверь, дурочки Дарьи.

Он прикидывался маленьким, умным и ласковым серым котенком и это у него практически получалось. Почти. За исключением некоторых досадных мелочей. Его умненькая и умильная мордашка, почему-то никак не могла уместиться на табурете, так как была пошире оного. Да и сами его жирные телеса были ох как далеки от габаритов приличествующих котенку. Но во всем остальном, его облик вполне соответствовал возложенной на него роли.

Допускались хозяевами и некоторые вольности с его стороны, что вписывались в имидж молодого, шаловливого котенка. К ним относились проделки по отношению к третьему члену звериного братства. Псине Ижорке, непонятного происхождения собачонке, черной и лохматой, и на удивление бестолковой. Стащить кусок-другой у нее из-под носа было шиком его, Плешнера, искусства.

Ужин прошел вполне благополучно. Хозяева разделались со вторым блюдом, и перешли к чаю. Сытый и удовлетворенный Плешнер устало смежил веки, погружаясь в приятную сытую дрему. Лишь только мерное постукивание ложек о краешки бокалов, да завывание пурги за окном, напоминали ему о том, что еще далеко не ночь, а лишь обыкновенный зимний вечер.

Все также продолжала бестолково суетиться спаниель Ижорка, преданно заглядывая хозяевам в глаза и делая разнообразные, порой просто комичные стойки, дабы заслужить их благосклонность и получить в награду за труд кусочек сахара, или половинку конфеты.

«Ну и дура, — засыпая, думал Плешнер, — стоило ей отказываться от таких вкусных куриных косточек, ради какого-то сомнительного удовольствия». Он на нее, впрочем, не в обиде, на таких, как гласит народная мудрость, не обижаются, да и косточек ему, благодаря ей, перепало изрядно.