Мои домочадцы

Несмотря на то, что Наум никогда и ничего ни важного (по смыслу), ни особенно умного не говаривал, он все-таки пользовался авторитетом на сельских сходках. Бывало, галдит-галдит эта сходка, ругается-ругается охрипшими голосами, но стоило только подойти деду Науму и заговорить – все тотчас же смолкало, и он беспрепятственно изрекал свое длинное слово, по обыкновению, несмотря на всю свою многозначительную отрывочность, не имевшее никакого практического значения. Но сходка внимательно и серьезно выслушивала это бестолковое слово и, уже выслушав, снова принималась за свое галденье, из которого в конце концов и вылупливалось – ими же весть какими путями – изумительно ясное и простое решение, разумеется ничего общего с словесами дедушки Наума не имеющее.

Надо сказать, что славу деревенского мудреца и возможность беспрепятственно изрекать свои рассуждения даже на сходке дедушка Наум приобрел, в некотором смысле, кровью.

Дело было в шестьдесят первом году. Получился манифест, прочитался, более или менее бестолково, полуграмотными сельскими попами с высоты амвона – и, разумеется, либо окончательно не уразумелся, или понялся в так называемом «превратном смысле». Обитатели деревни Волохиной (однодеревенцы дедушки Наума) манифест совсем не поняли и в простоте душевной даже рукой махнули, решив: «Что-де прикажут, то и будем делать», – народ был забитый. Но тут-то и стяжал лавры мудреца дед Наум. По его почину мужики раздобылись где-то манифестом, собрались вечерком в Наумовой избе и заставили читать манифест отставного солдатика Карягу, имевшего претензию на знание азбуки вплоть до складов. Каряга читал, не обращая ни малейшего внимания на точки, запятые и тому подобную мелочь; ночник трещал, разливая мигающий, дымно-багровый свет; громадная толпа, до невозможности загромоздившая избу, с страстным напряжением слушала «волю». Царило глубокое молчание, изредка прерываемое вздохами и осторожным покашливанием в руку. На печи слабо всхлипывала, вся преображенная радостью, столетняя старуха, мать Наума, тщетно унимаемая внучатами. У стола сидели старики, с важной и сановитой серьезностью внимая Каряге. Все были мокры от пота, красны от духоты и от мучительных усилий уразуметь волю.

И, вероятно, прочел бы Каряга манифест, никто бы по-прежнему его не понял, и решение волохинцев отдаться на благорасположение начальства осталось бы в силе. Но тут-то дед Наум и стяжал славу мудреца.

– Стой, Каряга, стой! – закричал он Каряге.

Все вздохнули и притаили дыхание. Каряга остановился.

– Читай, к примеру, сызнова.

Каряга высморкался и начал:

– «Полагаемся и на здравый смысл…»

– Нет, не это место ты читаешь, – опять остановил Карягу дед Наум.

Каряга обиделся.

– Какое ж, по-твоему, – ты говори толком, а то я возьму да и наплюю, возразил он.

Взволнованная толпа напала на Карягу. Он смирился и уже с покорностью обратился к Науму:

– Кое же место читать? «Полагаемся и на здравый смысл…»

– Стой, обожди малость, Каряга, – сказал Наум и, помусолив указательный палец руки своей, ткнул в бумагу: – Попытай отселе, к примеру.

Внимание толпы напряглось до степени невозможного. Народ, по неподвижности своей, казался иссеченным из камня. Даже обезумевшую от радости старуху, и ту уняли. Все замерло в какой-то истоме, и только треск ночника да сверчок где-то за печкою тревожили тишину.

– «…Что законно приобретенные помещиками права…», – на каждом слове спотыкаясь и останавливаясь, тянул Каряга.

– Вот-вот! – встрепенулся дед Наум и даже приподнялся с лавки. Лицо его осветилось торжеством. – Читай это место, Каряга…

– «…Пользоваться от помещиков землею и не нести за сие соответственной повинности», – прочитал Каряга.

– Слышите, старики? Пользоваться, к примеру, а повинностей, чтобы никаких… Это надо прямо сказать.

Изба дрогнула от радостного гула.

– Ну-ка, промахни еще, к примеру.

– «Пользоваться от помещиков землею…» – промахнул Каряга.

По избе пронесся трепет.

Решили прочесть еще раз весь манифест. Каряга было заупрямился, но ему, во-первых, прибавили полштофа к договоренной цене, а во-вторых, посулили разные неприятности, и дело уладилось. Начал он опять читать, а мир – упорно вникать в суть читаемого; дошли и до знаменитого «места»… Вышло одно и то же, кроме того, что Каряга еще яснее и вразумительней провозвестил: землей от помещиков пользоваться, а повинностей за землю не нести. Торжествующая толпа радостно загудела и уж почти не дослушала конца манифеста. Дедушка Наум сразу вознесся выше лесу стоячего.

Следствием всего этого в Волохиной если и не вспыхнул бунт, то воцарилось недоразумение. Мужики на барщину ходить перестали, об уставной грамоте^{4} забыли и думать, а беспорядочно слонялись по улицам и ждали: «енарала».