Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

«Наконец я у моих, – пишет она моему отцу от 31-го числа из Павловска. – Ласкают меня, лелеют ребенка. Живу не на той даче, которую родители хотели для меня нанять, – она оказалась не совсем удобной, – а в их же доме. У меня две комнатки, и я была бы совершенно спокойна, если бы не плохое здоровье матери: переменилась более чем я себе воображала; говорит, чувствует себя недурно, но ее слабость меня очень беспокоит. На другой день я немедленно поехала к Александру. Описывать его радость не стану. Сейчас же после первых слов спросил, где мой ребенок, и, узнав, что привезла его с собой и оставила у родителей, спросил опять, хорошо ли там за ним будут смотреть до вечера? Брат представил меня своим остальным женам – теперь у него целых три, как тебе известно; эти жены, т. е. обе его свояченицы, очень красивы, но не могут все-таки сравниться с Наташей, у которой появился свежий цвет лица: она немного и пополнела. Гостила у брата недолго, а сегодня он с женой был у нас. В нижегородской деревне они не будут, как брат предполагал, потому что Наташа и слышать об этом не хочет. Брат ограничится поездкой на несколько дней в Тригорское, а Наташа из Петербурга не тронется[192]. Он мне говорил, во-первых, о том, что получил отпуск на четыре месяца, и, кроме того, ему дали, о чем просил: тридцать тысяч рублей взаймы».

Далее Ольга Сергеевна пишет:

«Во-вторых, Александр просит тебя известить, какую доверенность полагаешь составить, чтобы ты черновую написал, а он на все согласен. Между тем тебя предупреждает, «что если ты хочешь на пашню, то труд лишний будет, а толку мало: земли на его части слишком недостаточно – то лучше их оставить на оброке», там новый управитель Пеньковский. Александр уже ему писал о нашем деле.

Александр, – продолжает моя мать, – на днях продал фермуар за 850 рублей и вчера принес мне деньги, стало быть не беспокойся о моих денежных обстоятельствах, а родители в этих-то обстоятельствах очень стеснены, почему и не хочу быть им в тягость.

Александр, во время своей беседы, держал Лелю на руках, ласкал его, но при этом, нечего сказать, брат утешать мастер: стал высказывать свое предчувствие, что, судя по печальному выражению лица ребенка и грустному его взгляду, он едва ли будет счастлив и беспрестанно повторял: «Береги, береги его»…»

«Александр уехал на три месяца в Тригорское, – сообщает Ольга Сергеевна от 12 сентября, – это, однако, не мешает тебе прислать на его имя доверенность: брат подпишет, вот и все, что и поручил тебе сообщить. А еще было бы лучше, если бы вместо переписки ты бы сам приехал зимой, между тем как при переписке будут возникать недоразумения с моим братом, у которого никогда не хватает терпения дочитывать письма до конца. О поездке моих родителей нет и речи; я же затрагивать этого вопроса не хочу: впрочем, едва ли на поездку у них оказались бы средства, а вообрази, в прошлом году имение описывали пять раз».

Ольга Сергеевна через неделю отправилась на несколько дней по делам в Петербург, откуда, между прочим, пишет:

«У мамá разлитие желчи; чувствует себя то лучше, то хуже. Беспокоится обо Льве, который, надев опять мундир, ушел в экспедицию против горцев, что гораздо лучше, нежели быть праздным.

…Добрейшая Дельвиг, ныне Баратынская, в деревне и очень счастлива. Теща и невестка весьма ее полюбили, но муж в постоянных отлучках, будучи вынужден посещать больных, что мне говорил Александр. Очень жаль, что мне не удастся ее видеть. Кстати, о новостях: государь запретил графине С – й въезд в Москву и Петербург (Sa Majeste a donne la clef des champs a la comtesse S – f a condition, qu’elle ne mette pas le pied ni a Moscou ni a Petersbourg), за данный ею без позволения праздник в Славянке; она, во время праздника, распорядилась поставить мачту (un mat de cocagne) и повесить на верхушке сарафан и повойник, назначив их в награду тому, кто их снимет со столба. Вообрази, победу одержала старая 50-летняя, толстая, некрасивая баба. Муж ее, усмотрев в гимнастике своей супруги крайне неприличную выходку, отколотил победительницу, а трофеи бросил в огонь, приговаривая: «Ты осрамила меня и себя на целый век! Вот тебе сарафан, а вот тебе и повойник». Героиня пожаловалась графине; та сейчас же подарила ей другой наряд, приказав не снимать эту награду за ловкость и отвагу. Говорят, господа военные, поехавшие без позволения на праздник, очутились на другой день за это на гауптвахте.