Мой Демон

Глубокое беспокойство отпустило чувства и душу барона, он больше не старался в своих мыслях избегать самого худшего, что могло произойти с его мальчиком; напротив, он, можно сказать, шел навстречу этому самому худшему. Во внутреннем кармане камзола барон постоянно носил при себе письмо от Жоржа, написанное им своему приемному отцу более двух лет назад. И вот теперь, после тяжких видений и не менее тяжких раздумий, Геккерен, словно шепча молитву, мысленно повторял это письмо наизусть: «Дорогой мой, вы большое дитя. К чему настаивать, чтобы я говорил вам «ты», точно это слово может придать большую ценность мысли и, когда я говорю «я вас люблю», я менее чистосердечен, чем если бы сказал «я тебя люблю». К тому же, видите ли, мне пришлось бы отвыкать от этого в свете, ведь там вы занимаете такое место, что молодому человеку вроде меня не подобает быть бесцеремонным. Правда, вы сами – совсем другое дело. Уже довольно давно я просил об этом, такое обращение от вас ко мне – прекрасно; впрочем, это не более чем мои обычные рассуждения; безусловно, не мне жеманиться перед вами, Господь мне свидетель…»

Барон потерялся во времени и не знал, который теперь был час. Солнце клонилось к закату, тучи разбежались по сторонам, и немного усилился ветер. Ему казалось, что прошли не час и не два, а целая вечность. Вдруг где-то там, в сосновой роще прогремел выстрел! Барон замер и оцепенел. Так он стоял неподвижен, пока не раздался второй выстрел, который привел его в чувство, отчего у голландского посланника затряслись колени и задергался глаз.

Наконец, на горизонте, будто сотворенный из теней от деревьев, появился поручик, увязавший в снегу почти по колено. Он явно торопился. Без головного убора, в наполовину расстегнутой шинели, весь в снегу, с красным и мокрым от пота лицом, как всегда закрытым шарфом до самых глаз, он целеустремленно пробирался к карете. Да и сам Геккерен, горя от нетерпения, сделал несколько шагов ему навстречу, после чего замер в самом тревожном ожидании.

– Господин барон, несмотря на то что мне удалось остаться незамеченным для участников дуэли, я видел и слышал все!

– Говорите скорее правду! – крикнул барон, содрогаясь от муки и ужаса.

– Пушкин серьезно ранен в живот, а у вашего сына пробита рука, и он контужен.

– Как – контужен? – переспросил барон и тут же поднес руку к губам, словно опасаясь сказать что-то лишнее.

– Не волнуйтесь, с ним все в порядке. – И здесь то ли барону показалось, то ли на самом деле поручик подмигнул ему. – Он может ходить.

– Но Жорж знает, что я с каретой жду его здесь?

– Да, господин барон. Я говорил ему об этом еще до полудня.

Геккерен задумался, а потом резко приказал:

– Скажите извозчику, чтобы дождался их появления, а мы с вами уедем на другом экипаже.

– Слушаюсь.

– Наймите любого другого извозчика, который бы отвез нас в посольство окольным путем.

– Будет исполнено, господин барон. Я обо всем позабочусь.

Пока поручик действовал, Геккерен поднял глаза к небу, перекрестился и прошептал:

– О Святая Мадонна, ты услышала мои молитвы!

Несколько часов спустя, уже будучи доставлен домой на набережную Мойки и положен на диван в своем кабинете, Пушкин почувствовал себя совсем плохо.

– Шольц и Арендт сказали, что рана опасна, и они не имеют никакой надежды на мое выздоровление. Что скажете вы? – слабым голосом поинтересовался он у семейного врача по фамилии Спасский.

– Я ваш домашний врач и не смею скрывать правды, – строгим голосом отвечал тот. – Они правы.

– Разве вы думаете, что я и часа не проживу? – забеспокоился поэт.

– Время у вас еще есть, но тянуть незачем. Я думаю, что самая пора послать за священником.

– Наверное, вы правы. Хочу сделать это, будучи в полном рассудке.

– За кем прикажете послать?

– Возьмите первого ближайшего священника. И пожалуйста, не давайте больших надежд жене, не скрывайте от нее, в чем дело. Она должна все знать. Впрочем, делайте, что вам угодно, я на все согласен и ко всему готов…

Чтобы попасть к другу, Данзасу пришлось протиснуться через гурьбу взволнованных людей, толпившихся как возле самого дома, так и на лестнице. Он даже не успел открыть дверь кабинета, как она распахнулась настежь, и перед ним предстал взволнованный священник, чьи глаза были полны слез.

– Умер? – испугался Данзас.

– Пока нет…

– Тогда что означают ваши слезы?