Через два месяца я снимаю платье и живописный наряд бретонской девушки-рыбачки. Когда фильм заканчивается и надо разъезжаться после продолжительной совместной работы, всегда грустно. Будь то здесь, в «Море», или немного позднее в «Норе» по Ибсену в фильме Бертольда Фиртеля с Люси Хёфлих, Илкой Грюнинг, Фрицем Кортнером и Тони Эдтхофером. Происходит болезненная утрата «второго я», «я» персонажа, с которым себя идентифицируешь.
Берлинское общество
И вот прекрасная награда за прилежные занятия немецким языком и одновременно ранняя кульминация моей карьеры: я — русская — получаю годовой ангажемент в берлинском «Ренессанс-театре». Основатель и директор театра Теодор Таггер под именем Фердинанда Брукнера пишет инсценировки по экспрессионистским произведениям, используя средства психоанализа, стремясь к «абсолютно реалистически разыгрываемой драматургии». Его драма «Преступник» ставится в «Немецком театре» Макса Рейнхардта с Хансом Алберсом в одной из главных ролей. Алберс и Брукнер тут же становятся знаменитыми.
В «Ренессанс-театре» я играю в пьесе «Мертвый город» д'Аннунцио и получаю выигрышную роль: Тереза Ракен.
Я знакомлюсь с Вальтером Франком, Линой Лоссен и прежде всего с Эрнстом Дойчем.
Дойч — после второй мировой войны у нас единственный и неповторимый «Натан Мудрый» — уже в это время выдающаяся личность, настоящий кавалер, одухотворенный эстет с огромными вдумчивыми глазами и тонкими артистическими руками.
Он охотно ухаживает за женщинами и с удовольствием посылает им цветы, но только в горшочках. «Чтобы дольше жили», — обычно улыбается он. Когда он входит в комнату, атмосфера сразу делается легкой и непринужденной. Рядом с ним нет места ничему дисгармоничному. Тем не менее при всем его ровном товарищеском поведении он всегда сохраняет дистанцию, предпочитая обращение на «вы». Я не знаю ни одного коллеги, которому бы он сказал «ты» — аристократ среди актеров.
Я счастлива возможности находиться с ним на сцене «Ренессанс-театра», тем более это мой первый немецкий ангажемент.
Сумбурные, вихревые, плодотворные, угнетающие, оптимистичные, неутомимые, лихорадочные двадцатые годы непрерывно готовят сюрпризы и для меня: за работой в «Ренессанс-театре» с интеллектуалом Эрнстом Дойчем следует фильм «Мулен Руж» в Париже. Там я играю во французском фильме режиссера Э. А. Дюпона* главную роль — звезду варьете. Просто быть актрисой здесь недостаточно, тем более что у режиссера имеется опыт постановок варьете. Во время отдыха от кино он в течение года руководил варьете в Мангейме.
Итак, словно будущая артистка кабаре, я учусь степу и акробатическому танцу, потому что в роскошно обставленном финале шесть атлетически сложенных негров должны крутануть меня в воздухе, затем подбросить, поймать и унести со сцены. Тем не менее этот финал всего лишь детский лепет по сравнению с другими сценами: в них я с огромным питоном. По сценарию он должен сладострастно обвиваться вокруг моего почти обнаженного тела. Питон делает это потрясающе.
На бесконечные постановочные и цветоустановочные репетиции приглашена дублерша, жена дрессировщика. Она умеет обращаться со змеями, особенно с этим питоном, и рассказывает мне много интересного о характере этих таинственных рептилий, которых все недолюбливают. Так, я узнаю, что змеи инстинктивно чувствуют пол человека, с которым они входят в соприкосновение. Поэтому питоны-самцы в варьете «спариваются» с артистками, самки — с артистами. Питон, мой «партнер», особенно чувствителен к этому, добавляет дрессировщица…
Съемки «Мулен Руж» затягивались, потому что мы могли использовать сцену и зрительный зал только после представления. Нашему питону это безразлично; его не интересуют съемочные планы, и он совершенно бесцеремонно начинает сбрасывать кожу. Таким образом, питона, который уже как следует «овладел» своим эпизодом, необходимо менять. Второй питон, несмотря на интенсивные поиски, — дама… Дрессировщица смотрит на меня, я — на дрессировщицу. Обе мы думаем об одном — об «эротической» реакции питона.
Поначалу дрессировщица, как всегда, декоративно укладывает нового питона вокруг плеч. Змея сопротивляется. Чтобы лучше установить контакт, отважная женщина еще оборачивает животное и вокруг тела.
Одну, две секунды все идет хорошо, питон, видимо, пока не разобрался, что к чему, но вдруг рептилия молниеносно сжимается — тихий хруст, и дрессировщица падает. С переломом бедра и вывихнутой ключицей ее уносят.
Эпизод «летит в корзину». Даже после этого несчастья.
Теперь на очереди я.
Я кладу змею на плечи и сразу ощущаю ее сопротивление. В голове у меня одна мысль: «Если ты сейчас задрожишь, если рептилия заметит, что ты боишься, тебе конец…» Я заклинаю режиссера, чтобы он убрал из сценария сладострастно выписанные «непристойные извивы» змеи. Дюпон бормочет: «Именно это и нужно» и саркастически подчеркивает: «Именно это…» Змея делает угрожающее движение…
Камера стрекочет, я улыбаюсь, качаю бедрами.