Мой бывший бывший

Когда промаргиваюсь, имею удовольствие лицезреть Кристину Лемешеву с пустым стаканом из-под воды в руке. Она заказывала эту воду как аперитив перед обедом… Ну и вот, пожалуйста, сейчас именно эта жидкость стекает мне под воротник. Волшебно. Спасибо, что не водка, дорогая!

Я поднимаюсь на ноги, стирая салфеткой капли с подбородка и промакивая воду на галстуке.

Абсолютно беззвучно достаю из бокового кармана черную коробочку с кольцом, опускаю его ровно посередине стола.

— Вот это была тема нашего разговора, — едва слышно выдыхаю в лицо враз побелевшей Кристине, — вот это и тот факт, что у меня есть ребенок от бывшей жены, наличие которого нам надо учитывать в дальнейшей жизни.

— Н-но… — Крис заикается, на большее её просто не хватает, — ты…

Я обрываю её вялые попытки заговорить резким движением подбородка. Она меня уже достаточно выставила идиотом — я не настроен сейчас слушать её бессмысленные извинения.

— У меня есть куда более веские причины смотреть глазами, чем ты сама себе надумала, Крис, — сухо бросаю я и отправляю коробочку с обручальным кольцом обратно в карман, хотя у меня и возникает спонтанное желание оставить его официантке на чай, чтобы проучить Кристину. Хотя слишком дорогие чаевые и слишком дорогой урок, обе перебьются.

Крис тихонько тянется ко мне, пытаясь удержать, но я делаю вид, что этого не заметил.

Пойду поработаю — подальше от этой дуры, да и от Титовой тоже. Еще пара минут в этом цирке — и даже мой самоконтроль разойдется по швам, и я все-таки кого-нибудь убью. Может, даже не кого-нибудь одного. А всех!



18. Три попытки для пытки

Клик. Клик. Клик.

Мышка клацает так мерно, будто строго по таймеру отмеряет капли в пытке водой.

Эффект у того, чем я занимаюсь, практически такой же. С одной только разницей — сомневаюсь я, что в застенки европейской инквизиции кто-то шел добровольно, в рамках «психотерапии».

Рабочий день уже закончился, моя ассистентка уже и попрощалась, и даже кофе мне напоследок принесла, и свинтила на очередное свидание. У меня же имеется официальный повод для того, чтобы задержаться на работе, а потом влупить Эду заявление на оплату сверхурочных.

В конце концов, дождаться от одного из британских клиентов ответа с поправками по контракту — дело святое. Сегодня я гляну на те поправки, послезавтра Эд уже сможет подписать этот контракт и спустить с англичан тридцать три шкуры, он это любит и умеет. И ни за что не откажется.

Ответа пока нет, но мне обещали «в течение часа» — вот я сижу, жду, «занимаюсь терапией» и пытаюсь убедить самого себя, что нет, дело не в том, что я не хочу даже случайно пересечься с Титовой и Ольшанским у чертовых лифтов.

Нет, так продолжаться дальше просто не может. Еще чуть-чуть — и я сам себя перестану уважать за такие вот «маневры».

Клик, клик, клик…

Я листаю фотографии.

Те самые фотографии, что стали причиной того, что я подал на развод. Я же помню, насколько сквозную дыру эти фотки во мне прожигали. Хотя бы одна из них, а тут их больше полусотни. Неплохо было бы освежить те ощущения.

Чтобы рубильник «Я хочу Титову» заклинило намертво в выключенном положении.

Ведь я её хочу…

Самым лютым образом хочу, в любую секунду, как только её наблюдаю. Загнать в угол, сгрести в охапку, вмять в себя и никуда на сторону не давать даже шевельнуться…

И это никуда не годится.

Принять это и осознать было равносильно тому, чтобы капитулировать перед самим собой и решить — проблему надо купировать. Срочно!

Я не хочу так подыхать. Я хочу, чтобы мне снова при взгляде на Титову хотелось вымыть глаза от брезгливости.

Лекарство у меня есть — фотографии. Семьдесят шесть штук. Для того я их и хранил все это время.

Вот как приперли мне их тогда те молодцы, которых я нанимал на слежку за женой, так и хранил. И цифровой оригинал, и копии.

Фотки были разные — и в основном сделанные с неудачных ракурсов, не очень-то льстящим, ни Викки, ни Завьялову, ни даже интерьерам тех ресторанов, куда Андрей Викторович её таскал, перед гостиницами, в которых он обкатывал мою жену по полной программе.

Смертельно хотелось курить, но я с мазохистким удовольствием листал фотки дальше, прожигая в моем обострении очередную сквозную дырку.

Я не хочу её хотеть.

Я не хочу опускаться до этой дешевки.

А значит — я буду сидеть. И смотреть. Как для обычного денежного мешка она улыбается так же, как для меня когда-то.

Увы, но я помню это «когда-то». Лучше, чем мне бы хотелось.

Я помню, как она прикрывает глаза, когда смеется.

Помню, как морщит нос, когда уходит глубоко в свои мысли, и как именно ложатся её волосы, когда она запускает в них пальцы.

Помню даже, какой именно палец она импульсивно начинает покусывать, когда волнуется.

Все это было для меня чертову тысячу лет назад.

И для Завьялова тоже было. Примерно в то же время.