Могусюмка и Гурьяныч

Внизу за вершинами деревьев поблескивал огонек. Гейниатка уверял офицеров, что это и есть убежище Могусюмкиной шайки.

Чуть забрезжил рассвет. Полицейский офицер и казачий есаул решили послать разведчиков вместе с Гейниаткой.

— Востриков! — позвал есаул Медведев.

— Слушаю, ваше высокородие, — вытянулся шустрый полицейский урядник.

— Пойдешь в разведку. Возьми с собой Любахина. Осмотрите подъезды.

Полицейский и казак стали собираться. Сняли шашки, лошадей оставили коноводам.

— Выгляжу нынче апайку…[15] — потихоньку балагурил Любахин, тучный чубатый казак с сережкой в ухе.

Казаки засмеялись.

— Эй, там… подбежал молодой хорунжий Сайфутдинов. — Я вот вас!..

С разведкой пошла собака Вострикова.

Казаки разбрелись по высокой траве, рассаживались на замшелых каменных плитах. Ложиться и спать не дозволялось.

Все были настороже. О Могусюмке известно было, что этот разбойник неуловим и отважен.

Между тем разведчики напоролись на караульного. Едва собака учуяла его, как Востриков провалился в какую-то яму, прямо на спавшего башкирина. Началась драка. Караульный закричал по-башкирски. Другой караульный, сидевший на другой тропе, ближе к селению, услыхав крики, вскочил на коня и помчался к дому Ирназара. Тем временем казакам что-то померещилось. Они выстрелили несколько раз. Тотчас же поднялась вся полусотня.

— На коней! — скомандовал есаул.

Казаки выскакивали из травы и, позвякивая стременами, прыгали в седла.

Гуськом на рысях они промчались узкой тропой. В голове, пригнувшись к гриве и полузакрывая лицо локтем, гнал жеребца через колючую хвою есаул Медведев.

За пихтачом началась гарь. В завалах стволов и коряг, оплетенных молодой порослью, тропа пропала. Всадники сбились толпами. Спотыкаясь и сбивая лодыги, казачьи лошади лезли целиной. Чуть занялась заря. Впереди на западе небо наливалось сиренью, лес и сопки — багрянцем. Миновали гарь. Спустились на равнину.

— Хлеб зреет у этих разбойников! — удивился Медведев. — Порядочные пашни.

Вдали белело озерцо. Разведчики вскочили на своих, подведенных товарищами, коней. Казаки на всем скаку вспенили неглубокий, но стремительный поток, лязгая мокрыми подковами по гальке, поднялись на другой берег.

Напротив на холме, у подножья крутой сопки чернели поодаль друг от друга три бездворые башкирские избенки. Это и был Куль-Тамак. Липняк в ложбине, каменная россыпь по косогору.

— Братцы, — крикнул есаул, — окружай деревню!

Полусотня стала растягиваться. Сайфутдинов вытянул жеребца плетью и поскакал вперед. Припав к лукам седел, казаки разогнали коней, залихватский свист разнесся по долине, и отряд с гиканьем и воем ворвался на холм.

Гребни гор, обступивших котловину, покраснели. Было совсем светло.

Могусюм, Хибет, Усман, Муса, Ирназар, Шамсутдин встретили врагов кто на коне, кто пеший. Могусюм хотел поймать коня, но не успел. На поселье налетел целый вихрь. Могусюмка выстрелил. Полицейский задыбил скакуна и грохнулся о землю. Казак кинул аркан. Казаки кинулись к башлыку Это были сильные, ловкие люди, сидевшие в седле не хуже башкир и киргизов и привыкшие и отбиваться, и совершать самые отчаянные налеты. Могусюм вскочил и могучими руками разорвал кожаную петлю. Один из башкир в форме уцепился за его ружье. Востриков и Любахин кинулись на помощь башкирским казакам.

— Сам! Сам! — заорал один из них, рослый и плечистый, хватая башлыка за руки.

Востриков уцепился за башлыка. Дула уставились на Могусюма, но он озверел, глаза его безумно блуждали, и он, обезоруженный, но могучий и страшный, стал бить Вострикова.

Могусюма с трудом связали.

Подъехали офицеры.

— Пымали, ваше высокородие… — сказал, еле дыша, Любахин.

— Покажи-ка!

— Вот, в полном виде! — вытянулся бледный Востриков. — Еле словили!

— Он ли?

— Он! Он! — отозвались казаки.

Офицер тронул повод, подъехал ближе.

Могусюм смотрел пустым взором, как бы ничего не соображая, что случилось, или не веря, что в жизни его могла произойти такая перемена.

— Держать крепко! — велел Медведев.

Он слез с коня и подошел к Могусюмке.

Медведев попытался заговорить с ним.

Могусюмка, казалось, не видел, что казаки ловят его любимых жеребушек, теленка, которого ласкал он и берег, надеялся вырастить могучего быка. И любил его за памятливость, ласковость, разум в глазах, за то, как языком лизал он руку Могусюмки, что знал его, был предан. Но сейчас не жаль ни телят, ни жеребушек. «Зейнап, Зейнап! Что с ней, что с ее отцом?» — думал он и поэтому задрожал, и сквозь веревки пытались рваться его стальные руки. В уме ожили все рассказы про ужасы и пытки, которым подвергали в старину повстанцев. Не за себя он боялся. Он страшился бесчестья невесты.

Казаки рыскали по дворам. Они искали клады спрятанных богатств, но всюду видели бедность.

Старик Ирназар вошел в дом.

— Не смей выходить! — велел он дочери и схватил со стены двухзарядный пистолет.

— Куда ты? — в ужасе спросила Зейнап — Куда ты, отец?

Старик снял с себя кинжал и отдал дочери.

— Храни его… И не выходи!