Могучая крепость

«Кайлеб прав», — подумала она. И, как он сказал, дело было не в том, что у неё были какие-либо сомнения в правдивости всего, что рассказал им Мерлин Атравес. С другой стороны, случайные приступы глубоко запрограммированного беспокойства, которые она испытывала, оставляли её менее чем полностью уверенной в том, как отреагирует остальное население планеты Сэйфхолд, когда, наконец, придёт время раскрыть всю правду о Церкви Господа Ожидающего. Это будет, по меньшей мере, ужасно, и в глубине души она была уверена, что в конце концов всё обернётся гораздо хуже.

На самом деле, по-другому и быть не могло. Не тогда, когда каждого человека на всей планете учили тому же, чему учили её. Который верил в то же, во что всегда верила она. Который верил в версию Священного Писания о Замысел Божьем для Сэйфхолда и в описание Дня Творения в «Свидетельствах». Да и как они могли не верить в такие вещи? «Адамы» и «Евы», написавшие эти свидетельства, говорили абсолютную правду, какой они её знали. Конечно, они не знали, что их воспоминания были изменены во время их долгого криогенного путешествия (ей всё ещё было трудно понять, как это работало) с обречённой планеты под названием Земля в их новый дом. Они не знали, что «Архангелы», которые явились им в человеческом обличье как посланники и помощники Бога, на самом деле были членами командного состава колонизационной экспедиции.

И они не знали, что «Архангел Лангхорн» и «Архангел Бе́дард» намеренно и хладнокровно убили доктора Пэй Шань-вэй и всех остальных, кто не согласился с планом Лангхорна навсегда запереть Сэйфхолд в доиндустриальной цивилизации.

Поэтому не было ничего удивительного, что их абсолютно точные рассказы о том, что они видели и пережили, думали и чувствовали, после пробуждения на Сэйфхолде, должны были быть такими чертовски последовательными и убедительными. Хуже того, этих рассказов были буквально миллионы… и ни один из них не оспаривал официальную версию Церкви.

Ну, может быть, один из них всё-таки оспаривал, напомнила она себе, думая о «Дневнике Святого Жерно». Он не был частью официальных «Свидетельств», и у неё не было никаких сомнений в том, что сделает Инквизиция, если она когда-нибудь обнаружит существование этого дневника. Но Святой Жерно — Джереми Ноулз — тоже был Адамом, и его версия событий не соответствовала Писанию, «Свидетельствам» или самой Матери-Церкви. Конечно, это было потому, что он был жителем Александрийского Анклава Пэй Шань-вэй. Он знал правду о Сэйфхолде, об устраивающих геноцид Гбаба, которые уничтожили нечто под названием Земная Федерация и заставили этот последний остаток человеческой расы скрываться. Он знал, что должно было произойти здесь, на Сэйфхолде… знал, что планировщики миссии никогда не предполагали, что вся память о Гбаба будет утеряна. Что они понимали, что рано или поздно человечество и Гбаба встретятся снова, и что, хотя для человечества было важно временно отказаться от технологий, пока оно скрывалось среди далёких звёзд, было так же важно, чтобы эти технологии снова появилась с течением времени.

И именно за знание этой правды — и за отказ отказаться от этой правды — Пэй Шань-вэй и все остальные живые души в Александрийском Анклаве были убиты ракураи Лангхорна — разрушительной кинетической бомбардировкой, которая превратила Александрию в официально проклятые и ненавистные Рифы Армагеддона.

Но Ноулз, его жена, его шурин и невестка выжили, спрятавшись в крошечном колониальном поселении под названием Теллесберг, которое однажды станет столицей Королевства Черис. Они записали свои собственные воспоминания, свою историю того, что на самом деле произошло, и спрятали их, надеясь, что, когда столетия спустя они будет вновь открыты, кто-нибудь захочет узнать правду, когда он наконец её увидит.

Этот кто-то существовал, и Братство Святого Жерно хранили это знание более четырёхсот лет, передавая его дальше, взращивая его в тайне, постепенно работая над тем, чтобы подорвать сокрушительную политическую и духовную тиранию “Церкви”, созданной Лангхорном и Бе́дард. Их никогда не было много, и им всегда приходилось быть безумно осторожными, но они никогда не сдавались.

Тот факт, что они поверили дневнику Ноулза, когда прочитали его, по-прежнему внушал Шарлиен благоговейный трепет. Интеллектуальная и духовная целостность, необходимая для того, чтобы принять этот одинокий глас несогласия, ошеломляла всякий раз, когда она думала об этом. Она надеялась, что смогла бы сделать то же самое, но в глубине души сомневалась в этом. Поверить в одинокий глас протеста, каким бы страстным он ни был, а не в массовые свидетельства восьми миллионов других Адамов и Ев? Принять слово того, кто умер почти за семьсот лет до рождения самой Шарлиен, а не слово живой, дышащей Церкви Господа Ожидающего? Отвергнуть все до единого убеждения в Божьей воле, которым её саму учили с детства?