Могучая крепость (ЛП)

Но у них есть ответ и на это, не так ли? Его губы растянулись в оскале, а пальцы, сжимавшие нагрудный скипетр, побелели. Гражданские власти не могут повесить священника? Очень хорошо, просто лишите его сана!

И это было именно то, что они сделали. Отлучённые от церкви предатели осмелились — осмелились! — лишить сана священника, рукоположенного Великим Викарем в самом Храме. Они поставили свою проклятую Шань-вэй гордыню и высокомерие превыше всего, выше Архангелов и даже самого Бога, и сказали ему, что он больше не Божий священник. Что они — они — признали его преступником не просто против светских марионеток Черис, но и против закона Божьего. Они заявили, что казнь предателя Хаскенса была не правосудием Инквизиции, а простым убийством. И этот ещё больший предатель, Гейрлинг — «архиепископ Клейрмант» — на самом деле вышел перед судом и заявил, что он, Веймин, как тот, кто приказал осуществить казнь, нарушил своими действиями чистоту духовенства. Гейрлинг, клятвопреступник, отлучённый от церкви, вынес приговор законному интенданту Корисанда и, грубо и еретически нарушив все священнические законы, изгнал Веймина из рядов духовенства Церкви за «пытки и убийство собрата-священника, брата и невинного дитя Божьего».

Веймин не мог поверить, что кто-то может иметь такую наглость и дерзость перед Богом, чтобы претендовать на право делать что-либо подобное. Однако «архиепископ» именно это и сделал, и светские власти согласились с его приговором. В действительности, они аплодировали этому.

Он понял, что его зубы снова скрипят, и заставил себя остановиться. Это было нелегко. У него выработалась эта привычка за пятидневку заключения, и он мрачно, без юмора улыбнулся, подумав, что, по крайней мере, ему не придётся слишком долго беспокоиться именно об этой проблеме.

Он оттолкнулся от окна и медленно прошёлся взад и вперёд по своей камере. Он предположил, что тут было получше, чем в других камерах, но, опять таки, это была камера обычного преступника. Десять футов в ширину, с узкой койкой, одним столом, стулом, кувшином с водой, умывальником, помятой чашкой и ночным горшком. Так же была копия Святого Писания, которую они так милостиво разрешили ему. Строгая экономия была ещё одним преднамеренным оскорблением, способом подчеркнуть их презрение к человеку, который был избранным защитником Матери-Церкви.

В конце концов, однако, у них не хватило смелости — или наглости — по-настоящему придерживаться убеждений, которые они так громко провозглашали. Эйдрин Веймин слишком хорошо знал о наказаниях, которые Книга Шуляра предписывала любому, кто был виновен в преступлениях, за которые его осудили. В действительности, то, что было сделано с предателем Хаскенсом, было далеко от полноты этих наказаний; это просто было лучшее, что можно было сделать за то время и с помощью доступных инструментов.

Веймин был шуляритом. Если кто-то и знал это, так это он, и он не собирался притворяться, даже перед самим собой, что не был молитвенно благодарен им за то, что они были слишком трусливы, чтобы подвергнуть его Допросу или назначить Наказание Шуляра. Одной мысли о колесе, дыбе, раскалённом добела железе — о кастрации и ослеплении, о том, что ему вспорют живот и вытащат кишки живьём, а затем сожгут — было достаточно, чтобы напугать любого мужчину, и это было правдой. Шуляр ввёл эти наказания не столько для предотвращения подобных преступлений, сколько для наказания за них. И всё же, если бы «архиепископ Клейрмант» и его Регентский Совет действительно обладали мужеством в своих убеждениях, они бы вынесли постановление о полном Наказании Шуляра за его предполагаемые преступления, а не ограничились бы простым повешением.

Его губы презрительно скривились, когда он вспомнил то, что «Церковь Черис» называла допросом. Они отказались использовать даже самые мягкие методы Инквизиции. Лишение сна, да, и бесконечная смена следователей, спрашивающих одно и то же снова и снова. И он должен был признать, что они вытянули из него больше, чем он ожидал. Хотя это было главным образом потому, что они уже и так много знали. Оказалось гораздо труднее, чем он когда-либо предполагал, не отвечать на их вопросы, когда они уже продемонстрировали, что знают по крайней мере две трети ответов, до того, как они начали задавать свои вопросы. И по мере того, как нарастала усталость, становилось всё труднее и труднее предотвращать выпадение мелких кусочков и осколков информации.