Могила тамплиера

Скрипучий голос Юрия Владимировича и его неизменно язвительная манера общения могли обмануть разве что первокурсников, которым он читал лекции по археологии, пулеметной скороговоркой обрушивая на их забубенные головы лавину информации, не содержащейся ни в одном из существующих учебников. В течение всего учебного года он был свиреп и беспощаден; первокурсники боялись его как черт ладана, и не было года, когда они не интересовались бы у студентов старших курсов, каким образом им посчастливилось сдать зачет по археологии этому бесстрастному бородатому монстру. Старшекурсники в ответ лишь загадочно улыбались: они-то знали, что во время зачета профессор Осмоловский преображается, предъявляя по-настоящему высокие требования лишь к тем, кто, по его мнению, действительно увлечен археологией. Его боялись, уважали, а узнав поближе, начинали любить; впрочем, любовь к нему испытывали только некоторые студенты да немногочисленные друзья. Коллегам и в особенности начальству доктор Осмоловский поблажек не давал; о нем ходили легенды, и каждая из них неизменно начиналась словами: "Борода опять устроил Ледовое побоище..."

Наряду с битвами научными Юрий Владимирович Осмоловский не чурался и сражений иного рода. Был, например, широко известен случай, подтвержденный как минимум десятком свидетелей, когда профессор Осмоловский заметил в сквере возле университета студентку, прогулявшую в тот день коллоквиум. Девица, не видя его, разговаривала с каким-то молодым человеком, и беседа шла на повышенных тонах. Не обращая на это обстоятельство ни малейшего внимания, Осмоловский приблизился к ссорящейся парочке и без обиняков поинтересовался своим скрипучим, как несмазанная дверь, голосом: "Захарова, почему я не видел вас на коллоквиуме? Как вы смели прогулять?"

Опешившая от неожиданности девица не нашлась что ответить, зато ее кавалер за словом в карман не полез. "Очки надо было протереть, – заявил он, окинув щуплого Юрия Владимировича откровенно пренебрежительным взглядом. – Ты, папаша, отвали. Не видишь, люди разговаривают!"

Осмоловский, по словам свидетелей, его словно бы и не заметил. "Имейте в виду, Захарова, – сердито проскрипел он, – я вашего поведения не понимаю. Вы что, сударыня, считаете себя такой значительной величиной в современной археологии, что можете позволить себе игнорировать мои коллоквиумы?"

(У профессора Осмоловского все лица женского пола без исключения были "сударынями", а мужского – "батеньками". Рассказывали, что он называет батенькой даже своего трехлетнего внука: "Вы что же это, батенька, опять штанишки запачкали? Нехорошо. В вашем-то возрасте!..")

Собеседника несчастной Захаровой, который, согласно показаниям все тех же свидетелей, был изрядно навеселе, раздражило поведение непонятливого старикана. А больше всего, наверное, не понравилось ему мудреное слово "коллоквиум", которого он явно не понял и которое, по всей видимости, вызвало у него какие-то неприятные ассоциации. Как бы то ни было, его дальнейшее участие в культурной беседе свелось к угрожающей реплике "Ты что, козел, русского языка не понимаешь?!", после чего, собственно, культурная беседа как таковая прекратилась – молодой человек протянул длинную руку с превосходно развитыми бицепсами и трицепсами, намереваясь толкнуть профессора ладонью в грудь, а спустя всего лишь мгновение уже тяжело возился в кустах позади скамейки, возле которой все это происходило, треща ветвями, шурша листвой и изрыгая невнятную изумленную брань. На помощь ему сбежались друзья, один из которых был вооружен полупустой пивной бутылкой. Свидетели – по крайней мере, те из них, кто привык именоваться "батеньками", – кинулись выручать старика из переделки, но опоздали: старик превосходно справился сам, и, когда они добежали до места событий, уже преспокойно отчитывал бледную, потерявшую дар речи прогульщицу. "Знание – сила", – глубокомысленно изрек по этому поводу один из свидетелей, после чего все разошлись, поскольку инцидент был исчерпан.

Склонившись над стоящим в углу жестяным тазом и поплескав для бодрости в лицо водой из прибитого к стене оловянного умывальника, доктор Осмоловский наскоро вытерся полотенцем и покинул помещение, уже около месяца служившее ему спальней и рабочим кабинетом. Миновав длинный и мрачноватый, выстеленный скрипучими досками школьный коридор, он спустился с крыльца и побежал, с места взяв привычный размеренный ритм.

Солнце еще не взошло, но было уже совсем светло. Восточный край неба розовел, над рекой несмело пробовали крылья неугомонные стрижи. Примерно на полпути за Юрием Владимировичем увязалась лохматая дружелюбная дворняга – молча, без лая, с крайне деловитым видом пробежала рядом почти целый квартал, а потом отстала, так, по всей видимости, и не поняв, какой бес заставляет этого худого полуголого человека в бороде веником и с большими стеклянными глазами ни свет ни заря без всякой видимой цели бежать куда-то вдоль пыльной улицы.