Могила девы

Хэнди выбрался из патрульного автомобиля и поспешил назад, к дороге, где на водительском месте «ниссана» его ждала Прис. Выбросив в канаву полицейскую форму, она надела свитер и джинсы. Глядя на свою девчонку, Лу больше всего хотел стащить с нее «левайсы», а затем дешевые нейлоновые трусики из тех, что она обычно носила, и отодрать прямо на капоте их японской жестянки. И при этом держать в правой руке ее волосы, собранные в конский хвост.

Но вместо этого он прыгнул на пассажирское сиденье и дал ей знак трогаться. Прис щелчком выкинула из окна окурок и нажала на газ. Машина рванула с обочины, заложила крутой разворот и набрала скорость шестьдесят миль в час.

Они направились туда, откуда только что прибыли. На север.

Сумасшествие? Да. Но Хэнди именно тем и гордился, что при всем своем невероятном сумасбродстве все еще оставался жив. Однако сейчас в их действиях был смысл — они стремились в такое место, где их стали бы искать в последнюю очередь.

«Черт с ним, пусть сумасшествие, — думал он. — Решение принято». У него там дела. Кое-кто ему остался должен.

Сочиненное Бетховеном для братьев в 1802 году «Хайлигенштадтское завещание» — это исповедь отчаявшегося музыканта, страдавшего от надвигавшейся глухоты, которая через полтора десятилетия станет полной.

Мелани Черрол знала об этом, поскольку Бетховен был не только ее духовным наставником и ролевой моделью, но часто приходил в ее музыкальную комнату, где, что неудивительно, прекрасно слышал. Как и она. Они мило беседовали о теории музыки и композиции. Оба сетовали на современную тенденцию, то есть на то, что в новых сочинениях не было ни мелодии, ни гармонии. Мелани называла это «лекарственной музыкой» — формулировка, которую с воодушевлением одобрил Людвиг.

Теперь Мелани сидела в своей гостиной, глубоко дышала, думала о великом композиторе и размышляла, уж не пьяна ли она.

В баре, в Вороньей Гряде, она вместе с переводчицей полиции Фрэнсис Уитинг и несколькими родителями заложниц проглотила две порции бренди. Фрэнсис связалась с родителями Мелани в Сент-Луисе и сообщила, что с их дочерью все в порядке. Завтра, сразу после операции Дэнни, они вернутся и задержатся в Хевроне — эта новость почему-то расстроила ее. Она сама не понимала, хочется ли ей, чтобы родители провели в ее доме несколько дней. Не долго думая Мелани выпила еще бренди.

Затем пошла прощаться с девочками и их родителями. Сестры-близняшки уже спали. Киэл сразу начала ругаться, но Мелани знала детей — их настроение переменчиво как погода — и не сомневалась, что вскоре девочка заскочит в ее комнатушку в школе и разложит на аккуратном столе свои последние картинки Людей Икс или открытки с «Могучими рейнджерами». Эмили, в дамской ночной рубашке с нелепыми оборками, крепко спала. Шэннон, Беверли и Джойслин никак не могли угомониться. С ними нянчились, любовно опекали, а они веселились и не слушались. По их жестам Мелани поняла, что девочки подробно вспоминают события ушедшего дня, о которых она сама предпочла бы поскорее забыть. Они придумали себе прозвище — Десятка из Вороньей Гряды. Даже поговаривали, что хорошо бы заказать майки с картинками. Понимание беды придет потом, когда все почувствуют отсутствие Сьюзан. А пока — ну почему не повеселиться? Как бы Мелани ни жаловалась де л’Эпе на поведение Глухих, она не могла не признать, что главное качество членов сообщества — жизнерадостность.

Мелани пожелала всем доброй ночи и отказалась от десятка приглашений переночевать. Никогда до этого вечера ей не приходилось столько раз подряд благодарить знаками и отвечать: «Нет, спасибо».

И вот она дома, где заперты все двери и окна. Зажгла благовония, выпила еще бренди — ежевичного, которым бабушка лечилась от судорог, — и теперь сидела в кожаном кресле и думала о де л’Эпе… то есть об Артуре Поттере. Потирая на запястье отметины от проволоки Брута, надела наушники «Косс» и так громко включила Четвертый фортепьянный концерт Бетховена, что уровень воспроизведения стало зашкаливать. Это была прекрасная музыка, сочиненная в то время, которое музыковеды называют «вторым периодом» Бетховена, подарившим миру «Героическую» симфонию. Композитор уже знал, что теряет слух, мучился сознанием этого, но еще не оглох.

Слушая фортепьянный концерт, Мелани размышляла, почему Бетховен написал его именно так. Наверное, ощущая надвигающуюся глухоту, придумал аккорды и соединил их в определенном темпе, чтобы даже неслышащий старик понял хотя бы душу его произведения. Ведь были и такие пассажи, которые она вовсе не слышала (тихие и невесомые словно дым), а волнение музыки передавалось низкими нотами, когда обе руки исполнителя падали на басовые клавиши и тема спиралью рушилась вниз, как заметивший добычу коршун. Фортепьяно поддерживали литавры и струнные оркестра, и это, как считала Мелани, сообщало концерту оптимистическое настроение.

Ощущая вибрации звуков и читая ноты с листа, она представляла все произведение и, как обычно, думала, что отдала бы душу за то, чтобы слышать его по-настоящему.

Послушать хоть раз, перед тем как умереть.