Могикане Парижа

– Я не могу пить из грязного стакана, – тихо и робко произнесла она и прибавила со слезами: – а все-таки я страшно хочу пить.

Баболен спустился, побежал к соседнему фонтану, в три или четыре приема вымыл стакан и принес его обратно прозрачным, как богемский хрусталь, и наполненным свежей и чистой водой.

– Мерси, мосье Баболен, – сказала девочка.

И она проглотила стакан воды в один прием.

– О! Мосье Баболен! – вскричал гамен, перекувырнувшись. – Скажи на милость, мать, когда это о нас будут говорить: «мосье Баболен и мадам Броканта»!

– Простите, – возразил ребенок, – меня учили говорить всем «мосье» и «мадам», я не буду больше говорить так, если это не хорошо.

– Нет, мое дитя, нет, это хорошо, – сказала Броканта, покоренная против своей воли этой тонкостью обращения, которое простонародье иногда осмеивает, но которая вместе с тем производит на них всегда впечатление.

Вечером, когда ложились спать, та же сцена, что и накануне, повторилась.

Мать с сыном спали на одном матраце, брошенном среди тряпья в углу комнаты, а Роза опять спала ночь на стуле.

На следующее утро Броканта опять сделала уступку. Она взяла с собой тридцать франков, вырученных за одежду ребенка, и купила кроватку в сорок су, матрац в десять франков, хотя немного тоненький, но зато чистый, подушку в три франка пятьдесят сантимов, две пары простынь из мадеполама и бумажное одеяло. Все это отличалось безукоризненной белизной. Она приказала принести все вещи в свой чулан.

Всего было на сумму ровно двадцать три франка.

– Это для вас, мадемуазель. Оказывается, вы княжна, а потому с вами обращаются, как с княжной.

– Я не княжна, – ответила девочка, – но там у меня была беленькая постелька.

– Ну, так вы и здесь будете иметь такую же, как там… Довольны вы?

– Да, вы очень добры! – сказала девочка.

– Теперь, где вы думаете поместиться? Не нанять ли вам на улице Риволи квартиру над антресолями?

– Хотите дать мне этот угол? – спросила девочка. И она указала на углубление чердака, захватывавшего часть соседнего.

Постельку втиснули в угол.

Мало-помалу угол стал заполняться мебелью и походить на комнату.

Броканта была далеко не так бедна, как она выглядела, только была ужасно скупа, и ей стоило страшных усилий достать деньги из копилки, в которой они у нее хранились. Но она обладала одной прибыльной способностью: умела гадать на картах.

И вот вместо того, чтобы заставлять платить себе деньгами, – последнее обстоятельство, впрочем, и без того вызывало некоторое затруднение среди того бедного квартала, в котором она жила, – она не отказывалась брать себе плату натурой.

У ветошницы она вытребовала занавес из подобия персидской материи, у столяра – маленький столик, у старьевщика – ковер; так что уголок Рождественской Розы к концу месяца оказался меблированным настолько, что угол чердака, в котором она обитала, выглядел очень уютно.

Роза была почти счастлива. Мы сказали «почти», потому что платье из синей бумажной материи, желтый платок с красными цветами, шерстяные чулки и ее треугольный чепчик очень ей не нравились.

И по мере того, как эти предметы изнашивались, Роза составляла себе костюм по своему вкусу и особенно занималась своими роскошными, длинными волосами, которые падали до самых пяток ее красивых ножек.

Но так как девочка никогда не выходила, а солнце не проникало на чердак иначе, как только через узкие просветы; так как она не ела ничего, кроме хлеба, и не пила ничего, кроме воды; так как холод проникал со всех сторон в чулан Броканты, и, наконец, так как вне зависимости от времени года она была одета почти всегда одинаково: и в десять градусов мороза, и в двадцать пять градусов жары, – она имела в силу всего этого болезненный и страдальческий вид.

О ее семье и о ужасном событии, приведшем ее к Броканте, которая начала даже любить несчастного ребенка, насколько она была способна полюбить, – об этом никогда не говорилось более того, что мы уже знаем.

Вот какова была Рождественская Роза, иначе сказать, дитя, которое стояло на коленях между ног Броканты в тот момент, когда Баболен и школьный учитель показались на пороге чулана.

XXII. Зловещий ворон

Зрелище, представшее перед глазами Жюстена, могло бы привлечь внимание каждого человека, менее погруженного в свои мысли; но он поднялся на чердак, будучи совершенно нечувствительным ко всяким другим соображениям, кроме тех, которые сжимали его сердце.

– Мать, – произнес Баболен, входя с молодым человеком, – вот господин Жюстен, школьный учитель, который пожелал лично прийти к тебе, чтобы спросить о том, чего я не могу рассказать ему.

Старуха усмехнулась с видом, говорившим, что она ожидала этого посещения.

– А луидор? – спросила она вполголоса.

– Вот он, – отвечал Баболен, опуская ей в руку золотую монету. – Но вам не мешало бы купить на это Розе хорошее ватное пальто.

– Мерси, Баболен, – сказала девочка, подставляя свой лоб гамену, который братски поцеловал ее, – но мне не холодно.