Могикане Парижа

Доминик плакал и не пытался скрыть своих слез; это не были слезы печали, но, скорее, удивления. Он удивился величию этого отца, который отказывался от драгоценнейшей своей святыни в пользу женщины, которая довела до смерти его сына.

На другой день два друга, посетив на рассвете в последний раз вместе могилу Коломбо, крепко обнялись, обещая друг другу скорое свидание. Они не могли предвидеть, что им суждено будет встретиться только на небесах…

XI. Ангел-утешитель

Оставим старого графа сидеть с поникшей головой на могиле своего сына и возвратимся к бедной Кармелите.

Квартира, которую она занимала на улице Турнон, состояла из трех комнат, как и ее прежнее жилье на улице Сен-Жак. Мы говорили уже, что квартира была убрана и меблирована тремя подругами: Региной, госпожой Маран и Фражолой. Особо деятельное участие в устройстве спальни Кармелиты приняла Фражола. Она лучше других знала характер Кармелиты и указала на необходимые условия комфорта, сообразные с ее привычками и вкусами.

В этой спальне были размещены все предметы, украшавшие павильон Коломбо, и прежде всего – фортепиано, у которого они с Кармелитой пели последнюю арию – эту лебединую песнь, которая должна была предвещать смерть двух влюбленных, на самом же деле за ней последовала смерть только одного из них.

Две подруги Кармелиты, Регина и госпожа Маран, хотели воспрепятствовать перенесению мебели из квартиры Коломбо в комнату Кармелиты, Фражола поняла их опасения, но настояла на своем.

– Да, несомненно, милые сестры, – сказала она, – если бы речь шла не о Кармелите, то моя просьба могла бы показаться жестокой и опрометчивой. Женщина, любившая Коломбо обыкновенной любовью, сначала нашла бы, может быть, утешение в возможности жить окруженной воспоминаниями об этой любви, но потом, когда всеврачующее время утешило бы первые порывы скорби, эти предметы вместо утешения стали бы приносить ей скуку, утомление и, наконец, они превратились бы для совершенно исцеленной от своей страсти женщины в олицетворенный упрек. Но будьте уверены, милые подруги, я знаю Кармелиту, она не такова: ее печаль будет бесконечна, как и ее любовь, и эта комната превратится в скинию, где будет жить, как в святом ковчеге, память о Коломбо. Сделайте так, как я вам говорю, и через десять лет Кармелита поблагодарит вас.

Фражола занималась спальней и в отделку других комнат не пожелала вмешиваться. А потому вместо пестрых и светлых занавесок и обоев, которыми Камилл покрыл окна и стены маленького домика в Медоне, Регина убрала все со строгой простотой, это стал приют скорее вдовы, чем веселое убежище девушки: все убранство было выдержано в темных тонах. Войдя в эту маленькую печальную квартиру, Кармелита почувствовала неизъяснимую грусть, но сердце ее радо было этому чувству, – в противоположность ощущениям Розы, которая считала себя счастливой, перейдя из своей темной мансарды на Кишечной улице в маленький рай на улице Ульм.

В минуту, когда начинается эта глава, Кармелита, все еще бледная, – она сохранила эту бледность до смерти, – все еще слабая, лежала на длинном диване и смотрела печальным взором на молодую особу, которая сидела возле нее на высоком табурете и кончала рассказ какой-то грустной истории.

Это была Фражола.

Читатель, конечно, помнит, что это милое дитя выпросило у Сальватора позволение ничего не скрывать от Кармелиты, на что Сальватор охотно согласился.

Вот что сказала себе Фражола, вдохновленная порывами сердца, которые подняли ее до прозрения:

– Может быть, Кармелита поправится когда-нибудь телом, но душа ее останется навсегда убитой. Говорят, что есть новая наука, называемая гомеопатией, эта наука учит врачевать недуги, выгоняя, так сказать, клин клином. Рассказывая Кармелите историю, может быть, еще более печальную, чем была ее собственная, может статься, я помогу ей. Кармелита, это золотое сердце, эта ангельская душа, способная все понимать и всему сочувствовать, перестанет проливать слезы, когда я скажу ей: «Милая сестра, довольно плакать, полно сокрушаться. Если ты прольешь все твои слезы на твои собственные страдания, что же останется у тебя на долю чужих страданий? Неужели ты думаешь, что ты одна несчастна на земле? Разве тебе не известны такие бесконечно глубокие страдания, что глаза закрываются от головокружения, вызванного одним лишь взглядом на них? И я, которая говорю с тобою, я знавала лица, изборожденные так слезами, как весенние потоки бороздят рыхлую землю. Но я знавала также бодрые души в слабых телах, которые вместо того, чтобы проливать слезы, осушали слезы других, которые не искали смерти, а боролись».

Бедная Фражола, испытавшая столько горя, несмотря на свои восемнадцать лет, рассказала Кармелите о своей собственной жизни, о жизни, исполненной страданий, лишенной покоя и отрады, которая изменилась только в тот день, когда она причалила к тихой гавани улицы Макон и попала под живительное дыхание любви Сальватора.

Кармелита слушала, плакала, содрогалась.