Могикане Парижа

Какое-то время он бежал вдоль берега, потом остановился на том месте, где мы с Виктором сели в лодку, поднял голову, потянул в себя воздух, громко завыл и бросился в воду. Странная и ужасная вещь! Он плыл по той самой черте, по которой прошла лодка, точно после нее остался видимый след! Когда он доплыл до того места, где я бросил ребенка в воду, то несколько мгновений повертелся вокруг него, затем нырнул…

Я напряженно, затаив дыхание, следил за каждым его движением и точно замер в этом состоянии.

Над тем местом, где нырнул Брезиль, вода колыхалась и пенилась. Раза два на поверхности появлялась его голова, и я слышал, как тяжело он переводил дыхание. В третий раз он всплыл, держа в зубах какую-то большую массу с неясными очертаниями, и усиленно поплыл к берегу, таща ее за собою.

Он вышел из воды и вынес свою ношу на траву. То был труп маленького мальчика.

– Это ужасно! – прошептал монах.

– Да! А понимаете ли вы, что было тогда со мною? – продолжал Жерар. – Ведь на моих собственных глазах бездна, точно перед страшным судом, изрыгала мою жертву! Я закричал от бешенства, схватил ружье и по несся с лестницы. Право, не понимаю, как я тогда не слетел и не разбился вдребезги! Когда я очутился на крыльце, группа деревьев заслонила от меня собаку и ребенка, и я стал подкрадываться к ним под этим прикрытием. Минуты через две я был от них шагах в тридцати. Брезиль тащил труп дальше от замка.

Я вспомнил, что в заборе был пролом. Верно, через него-то и убежала Леони, и туда же тащил пес и тело Виктора! Не заметь этого я случайно, проклятая собака донесла бы на меня!

Когда я вышел из-за деревьев, Брезиль выпустил ребенка и повернул ко мне свою голову со сверкающими глазами и огромной раскрытой пастью. Я слышал, как щелкали его страшные зубы.

Я уловил момент, когда он остановился в нерешительности, броситься ли ему на меня или тащить ребенка к пролому, и прицелился в него так, как целится человек, знающий, что от этого выстрела зависит его жизнь и смерть… Брезиль припал к земле, завыл и исчез в лесу. Я бросился за ним, рассчитывая догнать его и добить прикладом. Было очевидно, что он жестоко ранен, потому что при свете луны на траве виднелась темная и широкая полоса крови. Я шел по ней, как по следу, но, дойдя до леса, потерял ее из виду.

Тем не менее, я бросился к пролому. Он мог уйти через него, да через него же прошла и Леони. На одной из цепких ветвей висели даже клочки ее воротничка. Но куда же она делась? С тех пор, как она пробралась здесь, прошло больше часу. Дорога в Фонтенбло и Париж проходила на расстоянии не более одного лье отсюда. Но как мог я узнать, в какую сторону она свернула? Встретила ли она кого-нибудь и куда ее повезли? А что если, пока я разыскиваю ее, кто-нибудь придет в замок и увидит на лугу труп Виктора? Нет, прежде всего необходимо избавиться от этого трупа.

Только в эту минуту заговорило во мне чувство само сохранения. Ведь оставить труп в пруду – было истинным безумием! Утопленники всегда через несколько часов всплывают на поверхность! В сущности, даже хорошо, что Брезиль вытащил его! Нужно теперь похоронить его в каком-нибудь уединенном уголке сада, и тогда дело канет в вечность!

Я вернулся опять в парк через пролом, мимоходом сорвал с колючек клочок воротничка Леони и бегом бросился к пруду. Вдруг у меня мелькнула мысль, от которой закружилась голова. А что если трупа на берегу уже не окажется? Что тогда? Где его искать?

Но, к счастью, он был там… К счастью! Понимаете ли вы весь ужас одной этой мысли!

– Да, ужасно, ужасно! – проговорил монах, у которого от этого рассказа шевелились на голове волосы.

Жерар помолчал, глубоко вздохнул и продолжал:

– Для того чтобы похоронить ребенка, мне нужна была лопата, но за то время, пока я ходил к пролому, я так измучился опасением, что труп пропадет, что теперь не хотел больше расставаться с ним, закинул ружье за спину, подхватил труп на руки и пошел за лопатой к сараю, где старик Винцент прятал свои садовые инструменты. Я скоро нашел то, что мне было нужно; но сарай этот стоял в огороде, а я хотел закопать мальчика непременно как можно дальше от огорода, в самой отдален ной части парка. Ради этого я должен был снова пройти через освещенный луной луг, с отвращением поглядывая на шедшую рядом со мною безобразную длинную тень человека с трупом ребенка на руках. Ноги его болтались впереди, голова повисла за моей спиной.

Я прибавил шагу и вошел в лес. Путь, который мне предстоит от часа моей смерти до часа страшного суда, наверно, не будет для меня так ужасен и мучителен, как этот ночной переход через мой собственный парк, под темной сенью вековых деревьев. Ноги подо мной подкашивались, грудь была до того сдавлена спазмом, что по временам мне приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание.

Вдруг я остановился, потом рванулся вперед, но что-то держало меня на месте. Я задрожал всем телом, голова закружилась, и в ней понеслись целые вереницы страшнейших видений. Мне казалось, что я умираю.