Могикане Парижа

Жерар попросил монаха передать ему флакон с нюха тельной солью, который стоял на ночном столике и, вдохнув несколько раз, продолжал:

– Бедный Жак был так же бледен, худ и немощен, как я теперь. Можно было сказать, что, как мне, в тот час ему оставалось сделать один только шаг, чтобы толкнуть ся в дверь могилы… Он рассказал мне о смерти своей жены с рыданиями, которые доказывали его печаль; затем он велел позвать детей, чтобы показать мне все то, что осталось ему от нее. Их привели: это были пре лестные дети: старший мальчик белокурый, свежий и розовый, как мать; дочь смуглая, бледная с превосходными черными волосами, бровями, ресницами и глазами. Маленькая девочка в особенности была приятна со своими щечками, загорелыми под солнцем Бразилии. Ей было четыре года и звали ее Леония; мальчику было шесть лет, его звали Виктором.

Странная вещь! – я вспоминаю это только теперь – оба они, казалось, испугались меня и не хотели меня поцеловать. Жак повторил им несколько раз: «Это мой брат! Это ваш дядя!» Но маленькая девочка начала плакать, а мальчик убежал в сад. Отец старался извиниться за них передо мною. Бедный Жак! Он обожал своих детей, или, лучше сказать, его любовь к ним до ходила до безумия; он не мог без слез смотреть на них, так они напоминали ему его жену: мальчик – чертами лица, девочка – характером. Это было причиной того, что дети, несмотря на всю его любовь к ним, доставляли ему столько же горя, сколько и радостей, и что, когда он смотрел на них очень долго, он говорил задыхающимся голосом гувернантке: «Уведите их, Гертруда!»

Я был очень расположен к брату, положение его беспокоило меня серьезно. Кроме этой печали, от которой со временем любовь детей и мои заботы могли бы его исцелить, он был подвержен в известное время года, ближе к осени, лихорадке, которую он подхватил во время одного путешествия по Мексике и никак не мог от нее избавиться. Эта лихорадка возобновилась с новой силой по возвращении его во Францию. Мы советовались с лучшими докторами Парижа, но их наука была бес сильна перед этим отравлением легких, и исходом этих консультаций было то, что брату посоветовали поселиться в деревне. Это предписание делают обыкновенно тем, кому нечего уже предписывать. Я видел на лице Жака следы, которые оставлял на нем каждый день: вечером он был бледнее и слабее, чем утром, а утром – чем накануне. Я стал подыскивать деревенский дом, и однажды, возвращаясь из Фонтенбло, я увидел около Кур-де-Франс, почти в пяти лье от Парижа, объявление о продаже деревенского дома в Вири.

– В Вири? – прервал священник тем же тоном, которым спросил: «В Вик-Дессо?», смотря на умирающего вопросительным взглядом.

– Да, в Вири, – повторил Жерар. – Вы знаете эту местность?

– Я слышал о ней, но я никогда там не жил, даже никогда не видал ее, – отвечал священник слегка взволнованным голосом.

Но больной был слишком занят своими собственными мыслями, чтобы обратить внимание на то, что его рас сказ мог пробудить в уме или в воспоминаниях его слушателя.

Он продолжал:

– Вири лежит почти в четверти лье от того места, где я был. Я отправился к этой деревне, которую указал мне крестьянин, и через четверть часа стоял уже перед домом или перед за́мком, который впоследствии должен был принадлежать мне.

Священник в свою очередь отер лоб платком; можно было бы сказать, что каждая часть рассказа больного заставляла блистать перед его глазами странные лучи света, которые видят в грезах и при помощи которых тщетно стараются восстановить событие, канувшее в вечность.

– К дому вела, – продолжал Жерар, – липовая ал лея, затем, пройдя переднюю и столовую, можно было выйти на расположенный по другую сторону дома широкий каменный подъезд, с высоты которого представлялась действительно волшебная картина. Это был парк, окруженный вековыми дубами, отражавшимися в чистой, глубокой воде, которая по ночам казалась громадным серебряным зеркалом; берега этого маленького озера были покрыты тростником и камышом, и десять или двенадцать десятин земли, которые обрамляли его, были покрыты цветами всех стран, оттенков, всех запахов. В пятистах шагах от за́мка воздух был так душист, как в двух лье от Грасса. Это имение прежде принадлежало какому-то страстному любителю природы, потому что тут были собраны все чудеса растительного царства… О, боже мой, – шептал больной, – теперь, когда я об этом думаю, мне кажется, что можно было бы быть очень счастливым в этом земном раю!..

Я осмотрел дом; внутренность была достойна внешности. Это был старый за́мок, меблированный сверху донизу в новейшем вкусе, богато, изящно и удобно. Мне показывала его женщина, служившая у господина, которому он некогда принадлежал. Наследников было много, и за́мок продавали для раздела.