Мое знакомство с Виталиным

Опять у них вечер; _Валдайский_ явился по приглашению... Неужели и этого человека начинаю я наконец ненавидеть?.. Недавно еще познакомясь с семейством, он держит себя свободнее меня. Он говорит с нею беспрестанно; она его слушает.

И между тем нынче же, когда, почти не в силах пересилить самого себя, не в силах ни с кем говорить, сел я один в углу залы, - она взглянула на меня и потом попросила офицера, который, в прибавок ко всем своим достоинствам, поет еще романсы, петь: "Ты помнишь ли?" Варламова... Слова необычайно глупы, но в них видел я какую-то связь с прошедшим...

Но если я обманут, о мой боже!.. Если вовсе никогда она меня не любила. Если все это - только призраки моего воображения?.. Если я смешон?

Офицер запел:

Горные вершины

Спят во тьме ночной... {17}

Она грустно склонила голову.

Я стоял за нею, пожирая глазами ее открытые плечи, боясь перевести дыхание.

Она казалась так грустна, так больна! Я готов был плакать.

Января 7.

Да, чем больше я вглядываюсь в эту природу, тем она становится мне непонятнее... тем я больше люблю ее. Зачем так полны значения наши разговоры о совершенно общих предметах, наши разговоры, которые ведутся при матери, при других. Мы говорили нынче о ревности. Я защищал это чувство... Она сказала, что ревность оскорбительна.

Сестра ее пела в гостиной старый романс: "Oublions-nous", {"Забудемся" (франц.).} который бог знает почему-то попал к ней в милость.

- Бросьте эту пошлость, - сказал я, подходя к ней вместе с Антонией.

- Пошлость? почему же? - спросила Антония.

Я сказал, что _люди_ расстаются не так.

- Полноте, все так кончается, - заметила она с недоверчивою улыбкою.

- Нет, - отвечал я, - кончается часто и серьезнее...

О, моя бедная жизнь, долго ли будешь ты в противоречии с моими словами?!

Пришел какой-то господин, который не помешал мне, впрочем, говорить с матерью о том, о чем изо всех женщин можно говорить только с ней - о настоящем состоянии общества. Я был зол и резок.

Антония слушала меня слишком серьезно...

Я начал говорить о моих верованиях, - о той молитве, которою я могу молиться, которою наполняет мою душу Вечное целое!

- Вы с ним согласны? - спросил господин Антонию, которая, наклонясь к столу, задумчиво чертила по нему пальцем.

- Вполне, - отвечала она быстро и живо.

Января 9.

Валдайский заехал ко мне нынче и просидел целый вечер... Он прямо сказал мне, что видит меня насквозь. Я не отпирался - да и к чему?.. Разве моя любовь бросает на нее тень?.. Он говорил мне потом, что я ревнив и что ревновать смешно и странно. Я согласился, что это так - да и сам я знаю, что это так.

Февраля 1.

Она больна - и говорит, что боится смерти...

Я стал было говорить что-то о бессмертии: но скоро заметил, что мне это вовсе не пристало.

Я начал о смерти...

Мы сидели вдали от всех, у маленького стола в гостиной; она на диване, я против нее на креслах, неподвижно прильнувши взглядом к ее голубым глазам, сверкавшим блеском лихорадки.

О, зачем я не мог быть у ног ее, зачем не мог я целовать пальцы ее бледной прозрачной руки!

Пора все это кончить...

Февраля 10.

Да - это должно было кончиться так, а не иначе. Всякое ложное положение рано или поздно рассекается разом, как Гордиев узел.

Я еду - и никто этого не знает.

Вечером.

В последний раз пошел к ним. У них сидел Валдайский. Я был невольно зол и болен; он сыпал остроумие.

- До свидания, - сказал я, взявшись за шляпу.

- Прощайте, - обратился я к ней.

И я вышел...

Навсегда!

----

Этим кончаются записки Виталина, - потому что на другой день после последнего свидания он уехал из Москвы. Я нарочно оставил эти записки во всей их отрывочности, хотя после Виталин рассказывал мне подробно всю историю. Дело в том, что эта история - слишком старая история. Пускай в партиции уцелеют одни эффектные места; зачем нам речитативы? Как итальянцы оперу, - слушаем мы всегда чужую исповедь и принимаем в ней к сердцу только сродные нам впечатления.

III

ПОЭТ В ДОМАШНЕЙ ЖИЗНИ

Познакомиться с Виталиным было для меня дело очень нетрудное. В одно прекрасное утро - и слово "прекрасное" употребляю я здесь вовсе не для украшения - я взял извозчика и велел ехать ему к Крестовскому перевозу, в одну из Колтовских, {18} где жил в это время Виталин. Он нанимал очень большую квартиру, которая хотя и не отличалась комфортом, но обличала привычки порядочного человека...

Виталин принял меня в халате, спросил, что мне угодно, и когда я, отдавая ему рукопись, объявил, в чем дело, он просил меня садиться.

- Верно, Брага на меня сердится? - спросил он, перевертывая тетради... - Чудак, ей-богу, - продолжал он... - Вы давно его знаете?

- Я познакомился с ним в Москве, - отвечал я.

- А вы давно из Москвы?

Я сказал ему.

Между нами завязался разговор о Москве. Оказалось, что у нас есть очень много общих знакомых и что мы чуть ли даже не встречались у кого-нибудь из них.

От Москвы разговор перешел на Петербург, от Петербурга мало-помалу на такие пункты, на которых люди, несколько жившие, скоро сходятся один с другим.