Мое имя Бродек

«Дорогие жительницы и дорогие жители нашей деревни и окрестностей, а также вы, дорогой господин, для нас большое удовольствие принимать вас в наших стенах».

Прежде чем пойти дальше и воспроизвести все то, что Оршвир прочитал в тот день с эстрады, в сладостной атмосфере того предзакатного часа, столь далекой от холода и ужаса в вечер Ereignies, мне надо описать состояние беспокойства, овладевшее мэром, когда, едва начав свою речь, он произнес «дорогой господин», посмотрел на Андерера и сделал паузу, ожидая, что тот дополнит фразу и назовет свое доселе никому не известное имя. Но Андерер, по-прежнему улыбаясь и не разжимая губ, даже ухом не повел, так что мэру, несколько раз повторившему с легкой вопросительной интонацией «господин?.. господин?..», пришлось продолжить, так ничего и не добившись.

«Вы первый и пока единственный, кто прибыл в нашу деревню с тех пор, как эти места в продолжение долгих и мучительных месяцев терзала война, оставив свой жестокий след. В прошлом через наш край на протяжении веков проходили путешественники, направлявшиеся по горной дороге с широких южных равнин к далеким северным берегам и портовым городам. Останавливаясь тут, они всегда находили здешнюю обстановку приятной и благожелательной, недаром в старинных хрониках это место называли Wolhwollend Trast – «Благоприятный привал». Мы не знаем, какова ваша цель. Как бы то ни было, вы оказали нам честь, решив погостить в лоне нашей скромной общины. Вы словно некая весна человечества, которая должна вернуться после слишком долгой зимы, и мы надеемся, что вслед за вами в гости к нам придут и другие, и таким образом мы снова мало-помалу восстановим связь с людским сообществом. Пожалуйста, дорогой господин… (тут Оршвир снова остановился и посмотрел на Андерера, оставляя ему время назвать свое имя, но имя так и не прозвучало, так что, прочистив горло еще раз, он опять взялся за свою бумажку) не судите о нас ни слишком плохо, ни слишком поспешно. Мы прошли через много испытаний, и наша изолированность сделала нас, конечно, людьми, живущими на самом краю цивилизации. Тем не менее для того, кто знает нас по-настоящему, мы стоим больше, чем кажется. Мы познали страдания и смерть, и нам надо заново научиться жить. Надо также научиться не забывать прошлое, но превозмочь его, навсегда отбросить подальше от себя, сделав так, чтобы оно не выплескивалось через край на наше настоящее и, того меньше, на наше будущее. От имени всех нас, от имени нашей прекрасной деревни, администрацию которой я имею честь возглавлять, говорю вам: добро пожаловать, дорогой господин (на этот раз мэр не сделал никакой паузы), а теперь передаю вам слово».

Оршвир посмотрел на толпу, сложил листки со своей речью и пожал Андереру руку под аплодисменты, взмывшие к розово-голубому небу, где казавшиеся пьяными ласточки устроили беспорядочные гонки, соревнуясь в скорости. Аплодисменты мало-помалу стихли, и наступила гнетущая тишина. Андерер улыбался, но нельзя было понять, кому предназначена эта улыбка, то ли крестьянам в первом ряду, которые не слишком-то много поняли в мэровых словах и ждали лишь приглашения выпить вина и пива, то ли Оршвиру, который нервничал все больше по мере того, как молчание затягивалось, то ли небу, а может, и ласточкам. Он по-прежнему не произнес ни единого слова, и тут вдруг налетел сильный порыв ветра, очень мягкий, даже теплый, из тех, что заставляют нервничать скотину в хлеву и раздражают ее до того, что она беспричинно кидается на двери и стены. Подхватив приветственный транспарант и порвав его посредине, он поиграл с обрывками, путаясь и закручиваясь в них, и в конце концов вырвал большую часть, очень быстро взмывшую к птицам, облакам, закату. Ветер улетел так же, как прилетел, по-воровски. Остатки приветствия обвисли. Там было только: «Wi sund» – «Мы есть». Продолжение фразы исчезло в воздухе, испарилось, забылось, уничтожилось. Я опять почувствовал рядом с собой куриный запах. Это Гёбблер подобрался почти вплотную к моему уху:

– Мы есть! Бродек, а что это такое – мы есть?.. Я вот все ломаю себе голову…