Модильяни

В Париже весть об успехе Модильяни распространилась со скоростью взрывной волны. Торгашеские умы тотчас пустились в расчеты. Было известно, что художник болен. Сэчверелл Ситуэлл получает в Лондоне по телеграфу известие, что у Модильяни был коллапс, есть смысл не торопиться с продажей его картин, ведь в случае фатального исхода котировка сразу подскочит. Как вспоминает Осберт Ситуэлл, его брат был совершенно убит, когда прочел эту телеграмму. Тем более что и сам Зборовский тотчас попросил приостановить продажи. «Есть причина спросить себя, уж не Поль ли Гийом прислал ему ту телеграмму, — говорит Осберт. И с типично английским юмором заключает: — К несчастью. Модильяни не вписывался в тот проект, который составили на его счет».

Вправду ли то был Поль Гийом? Или сам Зборовский дирижировал всем этим? Ведь Амедео доставил ему столько забот, такую лямку приходилось тянуть…

Когда на обратном пути в Италию Сандро Мондольфи проезжал через Париж, Амедео вручил ему для передачи своему брату Умберто книгу Ницше «Так говорил Заратустра» на итальянском языке с дарственной надписью на титульном листе:

«Дорогой Умберто,
Сандро доставит тебе
Заратустру, пусть с тобой
он говорит по-итальянски.
Крепко обнимаю».

Дэдо.

Лондонский триумф, подхваченный критикой и интеллектуалами, становится для Модильяни огромным событием, но, видимо, уже слишком поздно. Он хоть и понимает, что серьезно болен, ничего не желает делать, чтобы поправить свое здоровье, продолжает вести ту же беспорядочную жизнь, переходя от одного питейного заведения к другому. Его щеки проваливаются, глаза теряют блеск, зубы выпадают, он становится тенью себя прежнего. Отсюда припадки злобы, одинокие блуждания под дождем, ссоры с Жанной. С ним теперь не столкуешься. Позже Андре Сальмон вспомнит, как видел его тогда возле Люксембургского сада: он был мертвецки пьян и очень грубо вел себя с Жанной, которая пыталась силком увести его домой. Она, преданная и молчаливая, все терпела без жалоб. Не сумев образумить, взяла его за руку, и они побрели вместе, прижавшись друг к другу, не затем, чтобы вернуться к себе, а чтобы долго бесцельно бродить по кварталу.

Когда же они не выходят из дома, оба продолжают работать, то вместе, то порознь, каждый в своем углу. Среди того, что создано ими в соавторстве, особенно заслуживают упоминания четыре работы маслом, в том числе портрет на холсте отца Жанны Казимира Эбютерна, портрет на картоне их русского приятеля-поэта Марка Талова, а также портрет русской скульпторши Ханны Орловой. На Осенний салон, имевший место в Гран-Пале с 1 ноября до середины декабря 1919-го, Зборовский послал четыре работы Амедео: одну ню, два девичьих портрета и один мужской, но покупателя они не нашли.

В конце года здоровье Модильяни ухудшилось явно пугающим образом: его пожирала лихорадка, кашлял он уже беспрерывно, иногда харкая кровью. Туберкулез бушевал в его груди, оставляя на своем пути непоправимые разрушения. А он наперекор всему не отдыхает, продолжает работать, заканчивает новые картины. Живописные полотна, рисунки, на которых снова Жанна, портрет Полетты Журден (служаночки Зборовских), еще один, уже последний портрет Жанны и, наконец, живописный автопортрет — единственный, если не считать того рисунка углем, что он сделал в детстве, в 1899 году. Он изобразил себя с палитрой и кистями в правой руке, изнуренного, со страшно исхудавшим лицом, с застывшими чертами, лишенными выражения и даже взгляда, или, точнее, со взглядом, обращенным внутрь, таким отрешенным, словно он предчувствует свой конец. Его последней картиной станет портрет греческого музыканта Марио Варвольи.

Согласно утверждениям биографов и историков искусства, Модильяни между 1918 и 1919 годом написал сто двадцать полотен, не считая рисунков и эскизов.

В декабре он в последний раз пишет матери:

«Милая мама, посылаю тебе свою карточку. Жаль, что у меня нет фотографии дочки. Она за городом, у кормилицы.

Подумываю, может быть, весной поехать в Италию. Хотелось бы провести там целый „период“. Но все это пока еще под сомнением.

Рассчитываю повидать Сандро. А Умберто, похоже, снова бросится в политику… да ведь и бросился уже. Крепко обнимаю тебя,

Дэдо».

ВЕЧНАЯ РАДОСТЬ

Виконт Ласкано Теги, старый итальянский художник, приятель Амедео еще с героических монмартрских времен, однажды январским вечером 1920 года (это был один из последних случаев, когда Модильяни выходил из дому), увидев его сидящим на крыльце церквушки в квартале Алезия, так описывает свое впечатление: