Модильяни

Модильяни зачастую позировали подруги и друзья, меценаты, покупатели, случайные знакомые, их любовницы, служанки и проститутки, белошвейки, составлявшие компанию на один вечер. Здесь имел значение не только заработок. Дружеские или любовные отношения помогали художнику самоутвердиться, что отчетливо заметно в портретах. Очень часто модели уже были или становились впоследствии его любовницами. Когда Амедео говорил, что опасается деликатных моментов в сеансе позирования, то он имел в виду именно такие случайные связи.

Существуют, однако, и другие причины того, почему Амедео запретил Беатрисе позировать для его друга Кислин-га. Увлечение Беатрисой, полное противоречивых чувств, заставляло его ревновать. И он не думал этого скрывать. Количество его экстравагантных выходок увеличивалось. Если вначале это походило на некий акт эксгибиционизма, своего рода реакцию на его неприятие окружающими, то очень быстро привычка стала его второй натурой.

Не счесть эпизодов, когда Модильяни раздевался, чтобы танцевать голышом, прекрасно осознавая, что, несмотря на болезненное состояние, его субтильная фигура оставалась красивой. В некоторых случаях его экстравагантность перехлестывала через край. Подруга Диего Ривера и мать одного из его детей русская художница Маревна (Мария Воробьева) вспоминает праздник в квартире Беатрисы на улице Норвен, закончившийся оргией.

На том вечере среди прочих были Илья и Катя Эренбурги, скульптор Поль Корне, Макс Жакоб, который жил неподалеку, журналист Андре Делей, греческий философ по имени Митрани, девушка с Монпарнаса, известная как Кармен, и сын российского еврея, ставший потом усердным католиком, — математик Витя Розенблюм. В какой-то момент Беатриса и Амедео начали ссориться, он развернул ее за плечи и, разбив стекла, вытолкнул из окна. Квартира была на первом этаже, и, хотя большой опасности не было, все же, падая на землю, женщина слегка поранилась. Все очень испугались и с криками устремились на помощь бедняжке. Маревна тоже обеспокоилась, но ошиблась дверью и очутилась в темной комнате, в центре которой коленопреклоненный Витя громким голосом молился по-русски: «Господи, избави меня от лукавого, защити от греха» и время от времени стучал лбом об пол, кладя поклоны.

Раненую Беатрису положили на диван и накрыли пледом. Амедео метался по комнате, повторяя по-итальянски: «Это не моя вина, не моя». Митрани, который было занялся любовью с Кармен, взбудораженный криками и суматохой, предпочел удалиться со своей красавицей в сад. «Мы выходили, — пишет Маревна, — переступая через осколки стекла. Праздник продолжился до рассвета в атмосфере полного безумства. Амедео запел, Митрани и Кармен опять принялись за свое, Макс Жакоб, сидевший на земле у ног Беатрисы, положил голову на диван, сжимая в руках требник, а сама Беатриса, накрыв голову подушкой, болезненно рыдала. В свете нарождающегося утра сквер представлял собой ковер из битого стекла, вырванных с корнями растений, разбросанных там и тут грязных тарелок, обрывков бумаги и объедков».

Можно было бы посвятить целую книгу описанию такого рода эпизодов, рискуя утомить читателя повторами. Все эти накаленные до предела в атмосфере всеобщего разгула истории, подогретые умопомрачительным сексом, алкоголем, наркотиками, интимными излияниями, порой шутливыми, но всегда сумасбродными выходками, заканчивались одинаково.

В связи с этим стоит упомянуть еще один эпизод, рассказанный русским поэтом Ильей Эренбургом. Как и остальные эпизоды, он как нельзя лучше показывает печальное психологическое состояние Модильяни, которое с каждым разом ухудшалось. Вечеринка происходила в очень тесном ателье Амедео, в котором и без того царил неописуемый беспорядок: кучи мусора, обломки скульптур, разбросанные по полу полотна и краски. Модильяни с самого начала был очень возбужден, естественно, не без помощи наркотиков. Он был так агрессивен, что многочисленные гости начали испытывать явный дискомфорт. Наконец Беатриса довольно строго обратилась к нему на своем французском с сильным английским акцентом: «Не забывайте, что вы аристократ, а ваша мать — светская дама».

Беатриса знала, на что давить. Вместо того чтобы взывать к совести, она напоминала Амедео о матери, его буржуазном воспитании и хороших манерах. Слова подействовали. Дедо вроде бы успокоился, присел на несколько минут, а затем, не сказав ни слова, начал медленно сдирать штукатурку со стены и в конце концов попытался выковырять кирпич. Он сломал ногти, пальцы кровоточили, а взгляд выражал такую вселенскую скорбь, что Эренбург, не выдержав этой сцены, ушел.

Последняя статья Беатрисы появляется в «Нью Эйдж» в августе 1916 года. Любопытно, что с ноября 1915 года она возобновляет сотрудничество со своей соперницей-подругой Кэтрин Мэнсфилд. Возможно, это совпадение, но именно в это время отношения между ней и Модильяни по инициативе самой Беатрисы прекращаются. У нее, несмотря на сильный характер, на душе тяжесть…