Модильяни

Скульптор Джекоб Эпштейн, еврей, британский подданный, родившийся в Нью-Йорке в 1880 году, писал в своих воспоминаниях: «Помню, Модильяни очень гордился своими еврейскими корнями и с пылом настаивал на том, что Рембрандт тоже был евреем. Доказательством тому, по мнению Моди, служил «глубочайший гуманизм» этого художника». Другое свидетельство принадлежит английскому художнику Огастесу Джону, высокому симпатичному человеку с густой бородой. Его слова диаметрально противоположны. Как-то Джон спросил Модильяни: «Это несчастье — быть евреем?» На что Амедео, поникнув головой, ответил: «Да, это несчастье».

Два или три раза Амедео именовал себя «ип juif du patriciate, то есть евреем-патрицием, относящимся к высшему классу. Он независимо от материального положения имеет право вести себя как интеллектуал и любитель роскоши. По мнению Эмиля Шауб-Коха: «Потомки племени Давида от рождения имеют в крови честь и славу, даруемые деньгами, и только в силу этого сохраняют тонкость и благородство. Печально, если денег не хватает, ведь сохраняется инстинкт, заставляющий вести себя так, как если бы их было в достатке. Это вопрос, уходящий корнями в древность». Шауб-Кох, конечно, преувеличивал, но нет сомнения, что Модильяни полностью соответствовал этой характеристике: его великодушие доходило до абсурда даже в тот драматический момент, когда финансовое положение оставляло желать лучшего.

Но пробуждение иудейства не превратило Амедео в ортодокса. За исключением бармицвы, художник не проявлял никакого интереса к обрядам: не посещал синагогу, не соблюдал субботы, игнорировал кошерную пищу, не принимал участия в религиозных церемониях. Модильяни просто чувствовал свои еврейские корни и был этим горд, но больше, чем иудаизм, его интересовали мистика и эзотерика. Это увлечение укрепила дружба с Максом Жакобом — несомненно, одной из самых заметных фигур того времени. Они были настолько привязаны друг к другу, что, готовясь писать знаменитый портрет Жакоба, Амедео делает такое посвящение: «A mon frère/ très tendrement/la nuit du 7 mars/la lune croissante / Modigliani»[20].

Необходимо подробней остановиться на фигуре Макса Жакоба, чтобы прояснить причины такой нежной привязанности. Жакоб родился в 1876 году в Бретани и был на восемь лет старше Модильяни. Любопытно, что их даты рождения были практически одинаковыми — 11 и 12 июля. Макс был сыном Лазаря Жакоба, антиквара и торговца предметами искусства. В набросках своей автобиографии Макс писал: «Господин Макс Жакоб родился на границе Бретани, на побережье океана, пять лет был моряком и принимал участие в экспедициях, благодаря которым избороздил пространства от Средиземного моря до Австралии. Позже, в Париже, он вел богемный образ жизни, его непреодолимо влекло к искусству. От Бретани и морских путешествий господин Макс Жакоб унаследовал глубокую тягу к ремеслу, фатальную веру в сверхъестественное и божественное. Парижская жизнь культивировала в нем скепсис, в то время как его сердце старого моряка оставалось непорочным. Красивейшие уголки планеты разбудили в нем поэта, открыли редкий дар».

В двадцать лет Макс Жакоб — уже искусствовед и пишет под псевдонимом Леон Давид. В 1901 году он знакомится с Пикассо, и между ними возникает такая нерушимая дружба, что они одно время даже вместе живут в одной комнате на бульваре Вольтера. Об этих отношениях Жакоб позже напишет: «С Пикассо мы дружим шестнадцать лет. Несмотря на то что мы изредка испытываем отвращение друг к другу и даже ссоримся, он мне необходим».

В 1909 году Макс обращается к католицизму. В 1915 году он крестился, причем в роли крестного отца выступал Пикассо. Вот как сам Макс рассказывает об этом повороте в своей жизни: «В 1909 году я на стене своей комнаты изобразил Господа Бога. Я узнал, что в Париже много верующих. Среди прочих — художник Ортис де Сарате, он почти святой, да только пьет много». Далее он пишет: «В 1909 году моя жизнь поменялась! Поселившись в подвале на улице Равиньян, я познал великую истину и решил креститься. Я очень много страдал перед тем, как креститься, и так никогда не понял, почему не сделал этого раньше. Тогда (февраль 1915) благодаря доброжелательству одного торговца картинами по имени Обри, которого заинтересовали мои цветные картинки, началась моя маленькая эпопея художника».