Модеста Миньон

Еще до этой сцены все женщины собрались у окна, чтобы посмотреть, как выходит из кареты «новоявленное чудо» в сопровождении трех поклонников.

— Не надо выказывать любопытство, — проговорила г-жа де Шолье, пораженная в самое сердце словами Дианы: «Она божественна. Откуда она взялась?»

Дамы тотчас же упорхнули в гостиную, напустив на себя безразличный вид, а герцогиня де Шолье почувствовала, как в сердце ее шипят тысячи змей и все требуют пищи.

Госпожа д'Эрувиль тихо и, конечно, не без умысла сказала герцогине де Верней:

— Элеонора очень плохо встретила своего великого поэта.

— Герцогиня де Мофриньез полагает, что между ними пробежал холодок, — простодушно ответила Лаура де Верней.

Разве не примечательна эта фраза, которую так часто слышишь в свете? В ней чувствуется дыхание полярных снегов.

— Но почему? — спросила Модеста у этой очаровательной девушки, два месяца тому назад вышедшей из монастырского пансиона Сакре-Кер.

— Великий человек не написал ей ни единого слова за все две недели своего пребывания в Гавре, — ответила набожная герцогиня, делая знак своей дочери молчать, — а ведь он сказал ей, что едет туда для поправления здоровья.

При этих словах Модеста невольно вздрогнула, к удивлению Лауры, Элен и г-жи д'Эрувиль.

— А в это время, — продолжала благочестивая герцогиня, — Элеонора добивалась для него ленты командора и назначения послом в Баден.

— О, как это нехорошо со стороны Каналиса! Он всем ей обязан, — заметила г-жа д'Эрувиль.

— Но почему госпожа де Шолье не приехала в Гавр? — наивно спросила Модеста у Элен.

— Детка моя, — ответила герцогиня де Верней, — она скорее позволит убить себя, чем проронит хоть слово. Взгляните на нее! Что за королева! Она улыбалась бы даже на плахе, как Мария Стюарт, и, кстати сказать, в жилах нашей прекрасной Элеоноры течет кровь Стюартов.

— Она ему не писала? — продолжала свои расспросы Модеста.

— Диана сказала мне, — ответила герцогиня, которую г-жа д'Эрувиль незаметно подтолкнула локтем, поощряя на дальнейшие излияния, — что госпожа де Шолье послала едкий, убийственный ответ на первое письмо Каналиса, которое он написал ей дней десять тому назад.

Модеста покраснела от стыда за Каналиса, ей хотелось не то чтобы растоптать поэта, а отомстить ему при помощи одной из тех язвительных шуток, которые разят больнее, чем кинжал. Она гордо взглянула на герцогиню де Шолье. То был взгляд, позолоченный восемью миллионами.

— Господин Мельхиор! — позвала она.

Все женщины, подняв головы, смотрели то на герцогиню, которая, сидя за пяльцами, беседовала вполголоса с Каналисом, то на эту невоспитанную девицу, решившую прервать объяснение поссорившихся влюбленных. А ведь это не принято в светском обществе. Диана де Мофриньез покачала головой, словно говоря: «Что ж, девчурка имеет на это право!» И в конце концов все двенадцать дам улыбнулись, так как все они завидовали этой пятидесятишестилетней женщине, еще достаточно красивой, чтобы черпать радости из общей сокровищницы и перебивать дорогу молодым. Мельхиор взглянул на Модесту с нетерпеливой досадой, как господин на плохо вышколенного слугу, а герцогиня наклонила голову движением львицы, которую потревожили во время пиршества; но ее глаза, устремленные на вышивание, то и дело метали на поэта огненные взгляды, в то время как она разрывала ему сердце колкостями, где каждое слово таило в себе тройное оскорбление.

— Господин Мельхиор, — повторила Модеста властно, как женщина, которая имеет право требовать повиновения.

— Что, мадемуазель? — спросил поэт.

Он принужден был встать, но задержался на полпути между пяльцами, стоявшими у одного из окон, и камином, около которого Модеста сидела на диване рядом с г-жой де Верней. Мучительнейшие мысли нахлынули на этого честолюбца, когда он почувствовал на себе пристальный взгляд Элеоноры. Повиноваться Модесте? — тогда все будет безвозвратно кончено между ним и его покровительницей; не послушаться девушки? — он признает таким образом свое рабство и уничтожит все преимущества, добытые ценой двадцатипятидневной подлости, нарушит законы элементарной вежливости. Чем нелепее казался этот поступок, тем настойчивее требовала его герцогиня. Красота и богатство Модесты, сопоставленные с влиянием и правами Элеоноры, делали эту борьбу между корыстью и честью не менее трагичной в глазах зрителей, чем гибель матадора на арене цирка. Каналис едва не умер от разрыва сердца, оно билось так же сильно, как у зарвавшегося игрока, когда в какие-нибудь пять минут должна решиться его судьба: потеряет он все или разбогатеет.

— Госпожа д'Эрувиль так торопила меня, что я забыла в карете свой платок... — сказала Модеста Каналису.

Каналис судорожно выпрямился.

— А в этом платке, — продолжала Модеста, не обращая внимания на нетерпеливое движение поэта, — у меня завязан ключик от бумажника, в котором находится клочок важного письма. Будьте добры, Мельхиор, прикажите, чтобы мне принесли этот ключ.