Модельерша

Иришка, меж тем, ждала первенца; она плавала по квартире, тихая и похорошевшая, осматривала обои, рассуждала певуче, что в кухню лучше бы в розовый цветочек, а в спальню квадратиками, нет, пожалуй, лучше в столовую квадратиками, а в спальню — с завиточками. По субботам она, гораздо охотнее подпевала "гей, гей, козаки идут", а Шурик стал чаще и шире улыбаться, пристроился к немцам, стал уйму получать, купил домашний кинотеатр и вечерами, прижавшись пухлыми боками, замирая и краснея, они глядели "порнушку". Фильмы ужасов Иришка отложила на потом, Шурику и то запретила доставать диски и кассеты, пока не рожу, объясняла она, не буду смотреть и тебе не дам, а то мне завидно станет, а посмотрю сама и рожу еще неведому зверушку. Ну, вот, как-то доверительно сказала она мне, вот, все у меня теперь как у людей, вошла моя житуха в свои прямые берега, потекла она теперь спокойно, как и должно быть у женщины, тебе бы тоже пора пристроиться, сколько можно болтаться цветком в проруби, уже не девочка поди. И не рок-звезда. О, ес. Не рок. Так о чем думаешь?

* * *

Уже кончалось лето. Дай, думаю, загляну к Катьке. Так просто, от нечего делать. Отпуск мой прошел, два раза звонила я в июле Наталье, но не застала. Мы ведь с ней почти коллеги: она — архитектор, а я занимаюсь дизайном. Где она, кто ее знает. Да, отпуск прошел, как с белых яблонь дым, ничего хорошего он, как водится, не принес. Я смоталась в Анталию, загорала до одурения, то есть здоровье принесла в жертву красоте и выглядела круто.

Катерина варила клубничное варенье.

— Не беспокойся, ты не помешала, оно уже готово, — заворковала она, — пора снимать с плиты.

Таз, с блестящими золотистыми краями, загнутыми, словно у цветка, она поставила на стол. Залетела оса.

— Вот хабалка! — радостно воскликнула Катерина. — Опять вляпается в варенье, крылышки слипнутся и кранты! — Она любила дурацкие разговорные выражения; когда ей бывало хорошо, причмокивала — о, кайф! — отзывалась о симпатичной женщине — шикарная шмара! а к мужчине могла обратиться так: ну, старик, давай без пудры на мозги! И в то же время я всегда замечала, что курит она, приняв эффектную позу, любит припомнить своего дедушку — белого офицера "с лицом Аполлона Бельведерского" и поныть с декадентским прононсом, что до революции, знаете ли, мех рыжей лисы пускали только на подклады. У нее был и свой коронный номер: она брала за шкирку свою черно-рыжую кошку Глашку, била ее головой о стену и приговаривала громким шепотом: умней, умней, дура! пугая впечатлительных гостей.

— Думаешь, себе варю? — она интригующе улыбнулась. — Витьке. Он попросил.

Она запустила в таз ложечку, зачерпнула немного варенья, вытащила ложечку и облизала. — Ты не представляешь, какой у нас с ним зашибенный роман! — Она вновь запустила ложечку в таз с вареньем, но внезапно вскочила, вытерла руки о кухонное полотенце подозрительно желтого цвета с коричневыми разводами, посеменила торопливо в комнату, притащила оттуда какую-то беленькую книжицу и стала ее листать.

Оса, теперь другая, заныла над золотистым тазом.

— Вот, слушай! — Катька патетично замерла, подняв одну руку. — Нет! Эта сволочь, твою мать, не даст мне читать! — вдруг истошно заорала она и бросилась выгонять осу.

— Брось, — сказала я флегматично, — их сейчас еще сотня налетит, всех не выгонишь.

— Ну, ладно, слушай, — Катька успокоилась, села на кухонную табуретку и стала громко декламировать:

"В черных узких глазах обман. За спиною колчан. Это степь. Это дым. Это мгла. Вероломна стрела".

Она оторвалась от книжки и восторженно воскликнула:

"Во стихи!"

Оса, та ли, другая ли, но все же попала в варенье и теперь безуспешно пыталась разлепить сладкие крылышки, ползая по белой ручке затонувшей ложки, точно по обломкам потерпевшего крушение корабля.

Кочевника черная тень упала в сухую траву, читала Катерина дальше, по мере декламации впадая в какое-то странное, полусомнамбулическое состояние, о, как, мой любимый, теперь ко мне ты отыщешь тропу. Она покачивалась на табуретке, точно бакен, а над ней кружил и угрожающе гудел тяжелый шмель. Кончалось лето. И меня вдруг осенило, что Витька, для которого заманчиво краснел в золотистом круге сладкий и еще не остывший омут, откуда уже отчаялось выбраться тонкое, беспомощное насекомое, и есть тот самый "глаз узкий, нос плоский"! И шальная мыслишка промелькнула: в этой истории, пожалуй, тоже не обошлось без Натальи.

* * *

Мне предложила приятельница — пойдем к знакомому фотографу. Так я и познакомилась с Виктором.