– Какой еще берлинской лазури? – раздраженно воскликнул Алексей. – Вы вообще о чем говорите? Я что-то слабо понимаю… То совы, то какой-то несуществующий ковер-самолет, а теперь еще и берлинская лазурь сюда примазалась… Вернее, вы ее примазали. Правду говорил Левушка Муравьев: совершенно невозможно понять, что у вас в голове происходит!
– Да ему и ни к чему понимать,
– Однако от скромности вы не умрете! – фыркнул Алексей.
– Да, у меня тоже есть предчувствие, что умру я от чего угодно, только не от скромности, – кивнула Алена (между прочим, она не знала, что произнесла сейчас слова поистине пророческие, ведь умрет она и в самом деле не от скромности, а от пули… но не стоит, право же, не стоит забегать вперед, тем паче что у нее впереди еще целых два дня жизни!). – Однако вот вам навскидку несколько таких неожиданных выводов. Во-первых, значит, существуют две картины Виктора Васнецова с одинаковым называнием: «Ковер-самолет». Первая, та, что помещена в нашем художественном музее, написана в 1880 году: так значится на табличке под картиной. Вторая хранится в Доме-музее Васнецова. И написана она на тридцать лет позднее, уже в советское время! Давайте о ней пока забудем. У меня есть все основания думать, что причина вашего по…
Она чуть не сказала – «помешательства», но вовремя проглотила опасное словцо, которое, конечно, мигом привело бы Алексея в исступление. Но вышла из неловкого положения без малейшей заминки:
– …ведения, которое внушает вам такую тревогу, – именно та картина Васнецова, которая находится в нашем художественном музее. Во-первых, вы ведь рветесь именно туда, а не в какой-то там дом-музей. Во-вторых, вы в состоянии, так сказать,
Алена снова чуть не совершила непростительной ошибки, едва не ляпнув: «больные», однако снова очень лихо проскочила опасное место:
– …льшинство людей проговаривается о самом тайном, сокровенном, о том, что способно навести на верный след. В-третьих, Галина, дочка ваша, обмолвилась, что Лариса в последнее время очень увлекалась сказками. Еще один прямой намек! И ваш сосед, ну, этот Николай Дмитриевич, гистолог он, что ли, по профессии, брал у вас почитать книгу «Язычество древних славян». Не знаю, кому она принадлежала, вам или вашей жене, но мне почему-то кажется, что именно Ларисе. У меня создалось впечатление, что она писала или собиралась писать какую-то работу, которая касалась магических знаков, изображенных на изнанке ковра-самолета и придающих ему некую волшебную двигательную силу. Кстати, ничего удивительного в такой теме нет: если академику Проппу позволено было на полном серьезе исследовать роль Бабы-яги как привратницы царства мертвых, то почему сотрудник художественного музея Лариса Стахеева не могла исследовать влияние узоров, изображенных на изнанке васнецовского ковра-самолета, на его, так сказать, потолок высоты, скорость полета и аэродинамические функции? И если бы вы поискали среди каких-то бумаг вашей жены, вы бы, может, нашли некие записи… Думаю, Лариса интересовалась картиной Васнецова очень глубоко, очень серьезно. Возможно даже, что она не просто статью, а диссертацию собиралась писать. И знаете, почему я так думаю? Только вы не обижайтесь, ладно? У меня складывается совершенно фантастическое впечатление, что именно чрезмерный интерес вашей жены к данной картине повлиял на ваш… ну, так сказать, выбор объекта разрушения.
– То есть хотите сказать, что она мне при жизни настолько уши прожужжала этим ковром, что я на его почве спятил? – снова усмехнулся Алексей, но на сей раз без всякого ехидства и довольно криво. – Ну так вот что я вам скажу: я о картине Васнецова от вас впервые в жизни – понимаете, впервые в жизни услышал.
– Ну, значит, было какое-то опосредованное влияние, – упрямо произнесла Алена, нипочем не желая расставаться со своей догадкой. – Быть может, Ларисина смерть и страдания, которые вам пришлось в связи с нею перенести, произвели такое странное влияние на ваш мозг. Разрушительное влияние! Кстати, а почему вы ни разу не говорили мне, что Лариса работала в художественном музее?