Многоточие сборки

Но ответа так и не было найдено. Кто-то полагал, что извращенец так отреагировал на красоту – не мог выдержать вида обнаженной плоти, кто-то говорил, что ему было безразлично, какую именно картину уничтожить, хотелось только напакостить совку за загубленную жизнь. Изначально акция уничтожения какого-нибудь мирового шедевра искусства была запланирована в Москве, но в тот день мерзавцу не удалось взять билет на поезд.

Говорят, что Бронюс Майгис – человек, уничтоживший «Данаю», был признан психически ненормальным и лечился в больнице в Черняховске, затем оказался в литовском пансионате для инвалидов.

Газета «Лиетувос ритас» писала, что Бронюс Майгис продолжает жить за государственный счет как нетрудоспособный человек, что он играет на аккордеоне и сочиняет мемуары, в которых рассказывает о своем «подвиге», желая оставить «славное» наследие потомкам.

Говорят, что на самом деле могло быть и хуже, так как к ногам террориста была прикреплена взрывчатка, которую он должен был привести в действие, но не успел, сбитый с ног охранником.

Этому можно поверить, так как сам Бронюс Майгис в своих воспоминаниях пишет, что работал на шахте, откуда вывез взрывчатое вещество аммонит.

Наверное, Ленка с тех пор так и не была в Эрмитаже, а может, все же водит туда теперь своих детей. В то лето потрясение случившимся было настолько сильным, что года два я не могла заставить себя перешагнуть порог Эрмитажа, подняться по его великолепной мраморной лестнице, прогуляться по любимым залам.

С того дня картины были навсегда отгорожены от пришедших посмотреть на них людей толстым стеклом.

Прошло двенадцать лет, за которые «Даная» была спасена и восстановлена. Двенадцать лет жизни нескольких человек из лаборатории научной реставрации станковой живописи Государственного Эрмитажа были отданы благородной миссии возвращения «Данаи» людям. Я нашла в Интернете несколько фамилий и хотела бы привести их здесь: Е.Н. Герасимов (руководитель группы), А.Г. Рахман и Г.А. Широков, при научно-методическом участии Т.П. Алешиной.

Не исключаю, что их было больше, но не суть

Двенадцать лет, вырванных из жизни нескольких человек, вошли в бессмертное полотно, чтобы, растворившись в нем, вернуть магию растерзанной вечности.

Гуляя по прохладным залам музеев, я смотрю на картины, стремясь угадать, сколько человеческих жизней содержат они в себе.

Цветок, написанный неизвестным подмастерьем для полотна мастера, несет в себе частичку души бесхитростного паренька, сохранившуюся в нем. О чем думал не известный никому помощник художника, рисуя цветок? О кипящей на огне похлебке? Девушке из дома напротив? О том, как когда-нибудь он и сам сделается известным художником, обессмертившим свое имя. Неважно…

Он получил свое бессмертие через единственный цветок, через который теперь, спустя сотни лет, имеет возможность взирать на этот мир.

В кафе Дома актера

Однажды, отгуляв по Эрмитажу часа три, я совершенно «без ног» брела по Невскому в сторону ближайшего метро. Вход на «Климате»[12] оказался закрыт, и я потащилась в сторону Гостиного двора, когда кто-то окликнул меня по имени.

Оказалось – знакомый журналист, с которым мы познакомились, подрабатывая в массовке на Ленфильме. Слово за слово, выяснилось, что он спешит в Дом актера, где как раз в это время был показ одного из авангардных театров и где, что важно, в кафе подавали вполне приличный коньяк и варили вкусный кофе.

Я сразу же передумала ехать домой, и уже через несколько минут мы сидели за уютным столиком, покрытым белой скатертью.

Кофе оказался горячим и действительно очень вкусным, да и 50 граммов коньяка при моей усталости были совсем не лишними, тем более что к коньяку была подана шоколадка.

– Сенсация. Мне нужна настоящая сенсация, иначе имя не сделать, – шипел журналист, прихлебывая свой кофе и то и дело бросая пытливые взоры на разномастную публику. – Вот если бы актер какой-нибудь известный зашел или два поэта подрались бы. Стоп! Это кто? Это же Максимов[13]! Пойду пообщаюсь.

Журналист вылетел из-за стола и устремился в сторону худощавого бородача, похожего на голландского корабельного мастера.

– Максимов? – я пожала плечами, продолжая дегустировать шоколадку, как вдруг в кафе, мирно болтая о чем-то, вошли двое, как мне показалось тогда, чем-то знакомых мне мужчин. На одном были длинное серое пальто и белый шарф, другой был одет в изящную белую куртку на молнии. Тот, что в пальто, был рыж и нервен. Он то и дело хихикал, дергая своего приятеля за рукав. Они сели возле окна, то и дело бегло оглядывая кафе, точно готовили кому-то сюрприз.

«Должно быть, завсегдатаи», – подумала я, на всякий случай отвернувшись от них. Дома всегда говорили, что дурной тон вот так без разрешения пялиться на знаменитостей. А в том, что эти двое, скорее всего, были весьма известны, сомневаться не приходилось.

Вскоре вернулся мой знакомый.

– Ну как? Записал интервью со своим Максимовым? Будет сенсация?