Многорукий Бог Далайна

За последние полгода Шооран не построил ни одного оройхона, и вообще не часто вспоминал о своем предназначении. Зато о проклятии он помнил постоянно. Один раз ему уже удалось обмануть судьбу: у него есть семья – Яавдай, которую он любит больше всего на свете. Странным образом Шооран не мог произнести слово «люблю», оно застревало в горле, и губы становились непослушными. Невозможным представлялось выговорить его под внимательным, словно изучающим взглядом Яавдай. Шоорану казалось, что любое признание прозвучало бы фальшиво, и он впервые назвал Яавдай любимой чуть не через месяц после свадьбы. Но тем сильнее он чувствовал, как необходима ему Яавдай. На ней сосредоточилась вся жизнь, и одна мысль, что пророчество Ёроол-Гуя может исполниться, бросала Шоорана в холод. Зная историю безумного илбэча, Шооран понимал, что женитьба – это еще не вся жизнь. Беды Энжина начались, когда у Атай должен был появиться ребенок. Помня об этом, Шооран внимательно присматривался к Яавдай. Казалось, если он вовремя заметит признаки будущего материнства, то сумеет уберечь жену и ребенка от всякой беды, и с той минуты все всегда будет хорошо. Жаль, что ранние признаки, о которых понаслышке знал Шооран, были смутными и неопределенными, и Шооран напрасно мучился, гадая и не решаясь впрямую спросить свою подругу не беременна ли она. А Яавдай по-прежнему смотрела вглубь себя и никогда не начинала разговор первой.

Служба при тюрьме была скучной и необременительной. Повелитель понимал, что узников необходимо кормить, а это лишний расход, поэтому тюрьма обычно была пустой. Лишь после облав обе камеры оказывались набиты изгоями и земледельцами, вздумавшими в недобрый час поживиться вольно растущей чавгой или подработать на харвахе. Их в течение дня или двух уводили на допрос, а затем отпускали, пригрозив, или отправляли на каторжные работы. Кое-кто попадал в шавар. Но даже в этом случае одонт не утруждал себя излишним судопроизводством. Чаще всего обе камеры стояли пустыми, и второй тюремщик – одряхлевший на службе инвалид, спал в одной из этих камер, поставив в изголовье ненужную ему костяную пику.

Но однажды, спустившись в нижний ярус алдан-шавара, Шооран увидел, что напарник не только не спит, но стоит на часах возле одной из камер, браво выпятив грудь, на которой – невиданное дело! – красуется панцирь.

– Что случилось? – спросил Шооран, подходя.

– Тс-с!.. – громко прошептал стражник и, припав к уху Шоорана, сообщил: – Там илбэч. Поймали-таки. Только это тайна, никто не должен знать. Уже послали к одонту, он сам сюда придет. Вот какая тайна.

Шооран глянул в заложенный чешуей глазок. В скупо освещенной камере, свернувшись на нарах, лежал Чаарлах. На полу рядом с лежанкой стояла миска каши и чаша с водой, чего никогда не бывало прежде. Но было видно, что узник не притронулся ни к тому, ни к другому.

«Замучают старика», – обреченно подумал Шооран.

От входа послышались быстрые шаги, оба караульщика вытянулись и замерли. К ним шел одонт Моэртал. Он был один, без свиты и без богатого облачения, верно, услышав новость, поспешил к тюрьме в чем был.

– Ну, жив он? – спросил Моэртал издали.

– Вроде жив, – ответил старый тюремщик. – Дышит.

Моэртал перевел дыхание, успокаиваясь, разгладил на груди тонкотканый цамц и молча дал знак открывать камеру. Тяжелая дверь отъехала в сторону, одонт вошел. Шооран, взяв факел, шагнул следом.

Пленник сел, слепо щурясь на пламя. Целую минуту одонт и сказочник молча изучали друг друга. Потом Чаарлах насмешливо сказал:

– Трудная задача, не правда ли? Ты так долго искал меня, а теперь, наконец, задумался: зачем? Разве я не прав?

Моэртал никак не отреагировал на обращенные к нему слова. Он продолжал стоять, рассматривая сидящего старика, словно так и должно быть, что благородный одонт стоит, а нищий старик сидит перед ним. Затем Моэртал начал говорить сам:

– Ты знаешь, что болтают о тебе. Я не знаю, что здесь правда, но мне надо, чтобы оройхоны появлялись там, где укажу я.

– Не так трудно угадать это место, – заметил Чаарлах. – Одним ударом – два сухих оройхона, а от земли ночных пархов остаются лишь скорлупки. Но ведь они тоже люди, и не многим хуже твоих цэрэгов. Поверь, я знаю, что говорю.

Чаарлах признавался в знакомстве с бандитами так, словно не подозревал, что за одно это ему грозит шавар.

– Если они поклянутся исполнять законы, – произнес Моэртал, – я поселю их на новых землях. А лучших – возьму на службу.

– Я вижу – разговор пошел всерьез! – воскликнул сказитель. – Никогда прежде я не чувствовал себя таким важным господином. Впору раздуться толще авхая. Увы, есть еще одно препятствие. Сядь, блистающий одонт, я расскажу тебе сказку. Тебе, должно быть, давно не рассказывали сказок, просто так – бескорыстно.

Моэртал не двинулся с места, но и не перебил старика, и Чаарлах, привычно изменив голос, начал рассказывать: