Многоликий. Олег Рязанский

   — Знаю! Обрадовался, дорвался до бабы! Сейчас где он?

   — Прикажешь послать?

   — Не нужен он мне, я знать хочу, где мой сын и наследник обретается. — Олег Иванович хмыкнул. — В землянке с бабой!

Кореев поднялся на возвышение, где лежал поваленный кем-то малый престол, поставил его, смахнул пыль.

   — Думаешь, я сяду на опозоренное место, в чужое говно? — опять взвился криком Олег Иванович.

Кореев спустился с возвышения.

Великий князь подбежал, вскочил на верхнюю ступень, ногой пнул престол, тот со стуком покатился вниз.

   — Вот так бы Митькин престол!

На шум вбежал стольник с выпученными от усердия глазами, готовый служить, бежать, выполнять...

   — Почему до сего часа не убрали? Пшёл прочь.

   — Не стой, аки жена Лотова, соляным столбом, — усмехнулся Кореев, проходя вслед за князем.

За тридцать лет он привык ко всему. Знал, что вспышка гнева у Олега Ивановича чем яростнее, тем короче.

И действительно, когда он нашёл великого князя на гульбище, тот был уже спокоен.

   — Думаю, надобно набрать в полки молодых парней и отправить на межу, в сторожевые сотни, дабы воинскому умению обучались у бывалых воинов.

   — Полагаешь, вдругорядь придёт Дмитрий?

Великий князь молча покачал головой, словно удивлялся, до чего же недогадлив верный соратник, и, ничего не сказав, пошёл на женскую половину.

«Мечтает об ответном ударе», — понял боярин, сокрушённо вздыхая.

Ведать подготовкой новых полков великий князь поручил Фёдору. Кореев, увидев, как рьяно и, главное, разумно взялся за дело княжич, понял, что не заметил в юноше того, что углядел в нём отцовским взором великий князь. Именно тогда и стал Епифан величать Фёдора не княжичем, а князем. А вскоре и вся Рязань стала называть его «молодой князь»...

В конце зимы Марья, смущаясь, сказала Фёдору, когда тот, выбрав время, заглянул к ней: она в тяжести.

Девушка вся светилась радостью — пять с лишним лет не беременела, а тут сподобил Господь. Никак, в лесной землянке понесла.

   — Толкается уже! — сказал она с улыбкой.

   — Чего радуешься? — огорошил её вопросом Фёдор. — Твой сводный брат — мне сводный брат. Теперь твой сын ему кем будет — племяшом? Совсем в родстве запутались, ни стыда, ни Бога в мыслях.

   — Со мной спать — о Боге не думал, а дитё шевельнулось, вспомнил? — упёрла руки в пополневший стан Марья.

   — Кто ты, чтобы меня попрекать?

   — Мать твоего будущего выблядка! — в запале бросила Марья. Она так ждала Фёдора, так мечтала, что поведает ему радостную весть. Он обнимет, приголубит, скажет ласковые слова, поведёт в ложницу, проведёт крепкой, но нежной рукой по животу и, может быть, прислушается к тому, что происходит там, — а он? Накричал!

Нет, она никогда не мечтала о том, что вдруг как-то повернётся судьба и станет она его женой. Слишком велико расстояние от сына великого князя до дочери огнищанина. Но порадоваться вместе, ощутить себя отцом...

   — Ты меня спросила, когда к знахарке не пошла, дите решила оставить? — резко спросил Фёдор.

   — А чего я должна была тебя спрашивать?

   — Как чего? — растерялся княжич. — Вроде я не последний человек.

   — Не последний? — переспросила Марья. — То-то твой батюшка Ваньку сделал моей матери и её огнищанину спихнул. — Логики в словах не было, но был напор и вызов.

   — Всё равно... — начал было Фёдор.

   — Нет, не всё равно! Это ты посопел и отвалился! А я о ребёночке, может, с первых дней, как с тобой, кобелём, легла, мечтала, только Бог не посылал. А теперь, когда сподобилась, ты мне своими дурацкими рассуждениями радость портишь?

Фёдор посмотрел на выпирающий живот, на перекошенное от злости лицо Марии, с удивлением заметил, что у неё слегка расплылись черты лица, будто опухла ото сна. Он с горечью подумал, что скакал к ней в надежде сладко провести ночь после бесконечных поездок на межу, а нашёл попрёки, которых не терпел, особенно если были те в какой-то мере справедливыми. Фёдор молча встал, пошёл к двери, оглянулся. Марья стояла, всё так же уперев руки в боки, но было в её позе, совсем недавно вызывающе-победной, что-то жалкое. Он хотел уже было вернуться, приголубить, но Марья, углядев жалость в его глазах, злобно крикнула:

   — Огнищанина мне пошёл искать? Не трудись, обойдусь!

Фёдор вышел, хлопнув дверью.

Стука копыт по мягкому февральскому снегу в избе слышно не было, зато ворота скрипели долго и противно.

Марья села на лавку и тихонько завыла...

Всю весну Фёдор носился с десятком гридей от одного межевого городка к другому, проверяя, как обучаются в сотнях молодые бойцы.

Он сразу же оценил отцовский замысел — подготовить скрытно умелое, молодое войско, не возлагая все надежды на ополчение.

В конце июля, почти через год после начала Тохтамышева нашествия, от которого ещё долго на юге Руси вели счёт, Марья родила девочку.

Вдова Василия Михайловича, Дарья, хотела забрать и дочь и внучку к себе, чтобы жили они в богатом боярском доме, окружённые дворовыми и холопами. Но Марья заупрямилась, осталась жить там, где когда-то поселилась её мать с огнищанином.

   — Здесь моё место, — сказал она матери. — Нечего мне, простой бабе, в боярские хоромы лезть.