Многоликий. Олег Рязанский

   — Пошто так? — спросил шёпотом Степана Никодим.

   — Всё нехристи пожгут — так стоять им негде будет. Здесь не степь, кибитки не раскинешь.

Глава сорок четвёртая

Под стенами кремля татары появились только в середине дня двадцать третьего августа. Первые удальцы гарцевали, но никто из них предусмотрительно не подъезжал к стенам ближе, чем на два полёта стрелы.

Все защитники высыпали на стены и заборала. Иные пытались достать ордынцев стрелой, но князь Остей передал всем строгий приказ не стрелять: беречь припасы.

— Как маленькие, право, будто не понимают, что не долетит стрела, — сказал Степан Никодиму.

Тот ходил за ним по пятам, вооружённый огромной рогатиной и старинным тяжёлым мечом. Котомка с подаяниями всё так же болталась на груди, не прикрытой ни кольчугой, ни латами — ничего не нашлось монаху по росту.

Вскоре к стене подскакал какой-то мурза, спросил на ломаном русском языке, в городе ли «коназ Митрий». Ему с издевательским хохотом ответили, ищи, мол, ветра в поле.

Татары стали совещаться, пытаясь понять, что означает ответ русских. Это ещё больше развеселило шутников на стенах, острые на язык москвичи изощрялись в советах, где искать «коназа».

К вечеру ордынцы ускакали.

Защитники ликовали. Напрасно князь Остей и назначенные им воеводы объясняли, что завтра татары придут снова и начнут правильную осаду. У костров веселились, пили крепкий мёд и чуть ли не праздновали победу, горланя песни.

Утром, как и предсказывал князь, появились ордынцы, но уже с лестницами, деревянными щитами, под прикрытием которых можно было приблизиться к стенам, и с вязанками хвороста.

Пешцы-лучники, укрывшись за вязанками хвороста, начали столь часто и метко обстреливать защитников кремля, что тем пришлось прятаться за заборала и укрываться в башнях.

— Сейчас пойдут на приступ! — передал князь Остей по рядам. Его слова полетели, повторенные сотнями воинов.

И действительно, спешенные ордынцы двинулись, прикрываясь деревянными щитами, к стенам.

Князь подал знак, и осаждённые потащили из внутреннего двора крепости, где всю ночь горели костры, бочки с кипятком и котлы с расплавленной смолой. Под стенами их цепляли специальными воротами и поднимали вверх, готовясь встретить гостей на славу.

Степан, убедившись, что работа идёт слаженно, достал лук, ещё вчера выбранный в Бронной палате, натянул тетиву, надел перчатку на левую руку, чтобы не исхлестала её спущенная тетива, выбрал, придирчиво взвешивая на вытянутом указательном пальце, стрелу и осторожно выглянул из-за зубца.

Прямо перед его участком стены ордынцы наступали, прячась за поставленный стоймя деревянный щит — ну точно как мальчишки за забором, ограждающим яблоневый сад у жадного огнищанина.

Степан помусолил палец, уточнил направление ветра, поднял лук, оттянув тетиву так, что она коснулась кончика его носа, и, нацелив лук почти в самое небо, пустил стрелу.

   — Чего это ты? — услыхал он за спиной бас Никодима, но не ответил — следил за полётом.

А стрела взвилась вверх, скрылась на мгновение из глаз, проглоченная солнечными лучами, и упала коршуном, вонзившись в шею ордынца, полускрытого деревянным щитом.

   — Ловко ты его! — восхитился Никодим.

И сразу же ещё с десяток стрел взвились вверх, но все упали в стороне от ордынцев, многие даже не долетели до линии щитов.

   — Стрелять только сведомым лучникам! — крикнул Степан.

Откуда вдруг пришло на память это древнее слово? Ему вспомнилась строка из песни неизвестного автора: «А мои куряне сведомые кмети. С конца копья вскормлены...» Так похвалялся своему брату Игорю князь Буй-Тур Всеволод.

Мысли мелькали в голове, а руки делали привычное воинское дело, уже третий ордынец рухнул, поражённый меткой стрелой.

Татарские лучники в ответ начали ответную стрельбу из-за вязанок хвороста. Защитники кремля попрятались, однако несколько зазевавшихся получили ранения.

Ветер переменился, дым от горящих посадов пополз на кремль. Ордынцы словно только того и ждали — с дикими криками, подчиняясь гнусавым сигналам невидимой трубы, побежали к стенам, приставляя лестницы.

Первых смельчаков окатили кипятком. Они с визгом и воплями попадали вниз.

   — Охолонись, болезный! — крикнул какой-то весельчак. Защитники встретили немудрёную шутку радостным гоготом.

Между тем пожар в посадах разгорался, перекинулся на дома, обступавшие кремль. Полыхала уже Знаменка, Тверская дорога, Арбат, пылала Ордынка — москвичи, поджигая свои родные дома, не поскупились на огонёк и для жилищ ненавистных ордынцев, осевших в Замоскворечье со времён Калиты.

Дым мешал и нападающим, и защитникам. К вечеру ордынцы вдруг исчезли, прихватив с собой убитых и оставив исковерканные лестницы, щиты, вязанки хвороста.