Многоликий. Олег Рязанский

Ко времени возвращения в Рязань из Орды Олега уже ждал учёный грек. Оказался он молодым, весёлым и склонным к винопитию. Часами рассказывал юношам о великих философах и ораторах древности, а когда вместе с ними ездил на рыбалку или сидел в лесу, у костра, — то о прекрасных богах, что жили на горе Олимп в Элладе. Боги, по словам грека, не считали для себя зазорным спускаться к смертным, любить, сражаться и веселиться вместе с ними.

Говорили мальчики с полемистом по-гречески. Этот язык во всех старых княжеских домах Руси, по традиции, изучали с детских лет. А Феофан — так звали грека — учился у юношей русскому и основам татаро-кыпчакского.

Всё свободное от занятий время Феофан обычно проводил в книгохранилище. Именно так он называл библиотеку рязанских князей, ибо книги лежали неразобранными в окованных сундуках на случай, если налетят ордынцы и придётся грузить на телеги и увозить рукописное богатство в далёкие схроны. Со времён Батыя, когда в Старой Рязани сгорела одна из крупнейших на Руси библиотек, жители проявляли осторожность и особую заботу о книгах.

Под руководством Феофана юноши сделали большой харатейный чертёж Рязанской земли и прилегающих волостей, для чего склеили рыбьим клеем несколько десятков пергаментов. У изографов, тех, кто изукрашивал буквицы в книгах, позаимствовали краски — голубую для рек, зелёную для лесов, что наползали на Рязанскую землю с севера, густо-синюю для болот и жёлто-охряную — для Дикого поля.

На Диком поле Васята, высунув от усердия язык, нарисовал нескольких скачущих ордынцев. Получилось похоже, Феофан похвалил и рассказал о древних мозаиках и о ромейских художниках, из которых самым великим был Джотто.

Князь и его друзья, видевшие только работы рязанских богомазов, из пространных рассказов грека мало что поняли. Но тем не менее Феофан заронил в сердце Олега лёгкую печаль: никогда, наверное, не доведётся ему побывать в дальних краях и увидеть всё то, о чём так увлечённо повествовал грек.

Несколько недель Олег с помощью Васяты рисовал родословное древо рязанских князей. Оно шло от могучего корня — Рюрика Новгородского и сына его Игоря Старого, поднималось стволом Владимира Святого, что крестил Русь, и его чадолюбивого сына Ярослава Мудрого, который породнился чуть ли не со всеми европейскими государями через своих красавиц-дочерей. А уж от ствола Ярослава Мудрого отходили многочисленные ветви. Одна из них, черниговская, особенно заинтересовала юного князя: второй сын Святослава Ярославича Черниговского, князь Ярослав, стал родоначальником рязанско-пронского княжеского дома. Древо тешило самолюбие, оно приводило рязанских князей напрямую к великому пращуру Рюрику в обход занявших Залесскую Русь потомков беспокойного и драчливого Юрия Долгорукова.

Но увы: гордое древо говорило одно, а харатейный чертёж напоминал, что Рязанская земля приютилась на отшибе, у самого Дикого поля, открытая ордынским набегам. В силу этого Рязань как бы была оттеснена от центра борьбы за власть, давно уже переместившегося из сожжённого татарами Киева на север.

Через год преставился владыка митрополит Феогност, по происхождению грек, а по велению сердца страдник на бескрайних духовных полях Северной Руси.

Перед кончиной митрополит послал письмо Константинопольскому патриарху с просьбой назначить на его место епископа Алексия, долгое время бывшего управляющим всеми делами русской епархии.

Был Алексий природным русичем из древнего и доброго рода бояр Бяконтов. Красноречием и учёностью не уступал греческим коллегам.

В 1354 году Константинопольский патриарх, глава греко-православной церкви, поставил Алексия митрополитом всей Руси. Этому предшествовала длительная закулисная борьба со сторонниками других претендентов на высший церковный пост в огромной стране.

Летом того же года из южного Поволжья налетели на Рязанскую землю сотни вольных ордынцев, искателей лёгкой добычи. Громя сторожи — так на манер Москвы стали теперь называть караулы на границах княжества — и сжигая межевые городки, они двинулись двумя крыльями к Старой Рязани, откуда открывался прямой путь вдоль Оки к новой столице, Переяславлю.

Им наперехват тысяцкий выслал конный полк во главе с молодым воеводой боярином Дебряничем.

На пригорок выехала небольшая группа всадников. Впереди на могучем буланом коне сидел воевода Дебрянич. По правую руку — боярин Корней, ближайший друг, соратник в десятках походов, вечный командир отряда правой руки, что его не обижало: он признавал первенство Дебрянича во всём, что касалось замыслов и расстановки войск. Себе Корней скромно отводил роль ударной силы — был настойчив, неукротим, одинаково хорошо сражался и правой, и левой рукой, владел мечом, саблей, палицей, булавой, секирой, сулицей, но хотя предпочитал простой русский боевой топор, страшное оружие в умелых руках.

Олег сидел на коне слева от воеводы. Глаза его сверкали, щёки горели ярким румянцем. Конь перебирал ногами, встряхивая головой, — и ему передавалось волнение седока.