Много впереди(Повесть)

Слезы вмиг вымерзли у Кольки на глазах, покраснел от одной мысли — вдруг заметит, что он — герой, предводитель, ревет, сказал суровым голосом:

— Ну, что тебе нужно?

Катя смущенно запищала:

— Я хотела вас спросить…

Колька сжалился: взобрался на забор, сел верхом, сказал важно:

— Мне некогда: у меня отец на войну ушел.

Катя всплеснула руками:

— На какую войну?

— На какую? Вот глупая, на настоящую, я сам за ним скоро поеду.

Последние слова сказал Колька, как-то вдруг не подумавши, но, как молния, вдруг сверкнула мысль— ехать на войну за отцом, непременно ехать.

Катя ни слова не могла сказать от ужаса и восхищения, так и стояла с разинутым ртом.

Колька любовался ее изумлением, теперь уже твердо знал, что необходимо ехать на войну, отыскать отца, вместе с ним— под пули и шрапнель. От этой мысли стало радостно, хотя и жутко немного.

С Катей больше нечего разговаривать, что она понимает — девчонка.

С медлительной важностью слез Колька с забора и пошел отыскивать Костю Трунина, с ним посоветоваться можно— человек знающий и бывалый.

Костя был наказан, сидел в своей комнате на подоконнике и зубрил уроки, на Кольку внимания не обратил.

Колька походил, походил вокруг окна и, сломив гордость, окликнул:

— Костя, а Костя?!

— Что тебе, видишь, занят, — ответил тот раздраженно.

— Дело важное, нужно поговорить, — говорил Колька просительно — такое нетерпение разобрало, нельзя откладывать ни на минутку.

Костя догадался, что дело не пустяковое, бросил свою важность и сказал, сложив ладони трубочкой.

— Я безобедник, сейчас попробую удрать, жди за углом.

Через минуту Костя благополучно выбрался из темницы.

— Бежим, — крикнул, и они побежал но улице, на пустырь, где свалка— любимое место для собраний и заговоров.

Запинаясь, рассказал Колька об отъезде отца и о мысли ехать к нему, рассказывал несколько смущенно, боялся, что Костя высмеет, но тот серьезно наморщил лоб и сказал:

— Ты прав, на войну необходимо, я бы сам поехал с тобой… — поколебался: — но у меня семейные обстоятельства.

Колька вдруг почувствовал себя героем и даже выше Кости, заметил снисходительно:

— Я тебе письмо с войны пришлю и как ехать, тогда и ты, может, соберешься.

Костя поблагодарил, стали обсуждать все подробности путешествия: с какого вокзала выезжать, что с собой на дорогу брать — Костя все знал, а что не знал, обещал толком у старшего брата расспросить: тот — зубной врач и все знает.

Колька пошел домой и чувствовал, что все уже решено окончательно и бесповоротно; было немножко страшно и мать жалко— то-то наревется — и Катю и себя самого. Но зато когда вернется — как все завидовать и восхищаться будут.

Несколько дней Колька был задумчив и важен, с малышами больше не играл. С Катей тоже почти не разговаривал. Чувствовал себя уже не здесь, а где-то далеко, далеко.

Мать ничего не спрашивала, но иногда взглядывала пристально, будто догадывалась.

Не мог Колька спокойно выносить ее печального взгляда, заерзает, заторопится и скорей на двор, только с Костей и отводил душу, когда, забравшись на свалку, долго они шепчутся и обсуждают.

Наконец, Костя все разузнал: с Александровского вокзала завтра в семь вечера воинский эшелон отходит прямо туда, на войну, к отцу.

Дело все в том, чтобы незаметно в вагон забраться и сидеть до отхода поезда, а в пути уже не выкинут, да и много ребятишек к солдатам пристают, так «сын полка» и зовутся— об этом тоже Костин брат, зубной врач рассказал.

Вечером в последний раз обсудили все подробности: дорожные пожитки Костя спрячет и прямо на вокзал принесет, чтобы мать не заметила Колькиных сборов.

Колька обходил весь переулок, будто прощаясь навсегда. Зашел и к Варваринским, Сережка с Катей играли в школу-мячик.

Катя обрадовалась:

— Ах, идите, Колечка с нами играть.

Колька только усмехнулся, но отказаться было невежливо, начал играть.

Колька играл ловко, ловчее всех — выигрывал, даже неудобно было, Сережка губы надул, а Катя нисколько не завидовала, в ладоши хлопала, радовалась Колькиным удачам.

Колька начал хитрить, нарочно проигрывать, но ничего не получалось, тогда Сережка обыграл и стал задаваться, но Кольке все равно, а Катя за него обижалась.

— Это вы по-нарочному Сергею поддаетесь, он бы никогда вас не обыграл.

Сережка разозлился, стал Катю за косу дергать, чуть опять драки не вышло, пришлось Кольке порядок наводить — разнимать.

Но Сережка не унимался, захотелось его вздуть хорошенько, но вспомнил, что сегодня последний вечер и раздумал драться, только сказал угрожающе:

— Ты у меня смотри!..

— Чего смотреть-то, сам смотри — заломался Сережка, но Катю оставил в покое, показал нос и убежал.

Катя вдруг вспомнила:

— Вы про войну тогда неправду сказали!

— Что неправду?

— Что на войну за отцом поедете?

— Вот увидишь, правда или неправда. Как уеду, только меня и видели, а потом письмо пришлю о сражениях.

— Не надо лучше, — вздохнула Катя, — ведь вы еще маленький, маленьких на войну не берут, я у мамы спрашивала.

— Мало, что не берут, я добровольцем все равно убегу. Мне в тылу сидеть надоело. Да и должны мы защищаться, а то буржуи напрут.

Катя была огорчена, захотелось ее утешить: