Много шума из–за церкви…

1) Что меня больше волнует — боль человека или сам человек? Кто–то дал такое определение медсестрам: «Тифозная Мэри, переодетая Белоснежкой. У нее комплекс — помогать другим. Она одержима борьбой с болью, потому что сама не любит боли. В результате от нее больше шуму, чем помощи».

Я научился различать один из ранних признаков душевной усталости: ощущение огромной личной ответственности, как если бы судьба церкви, общества, всей страны, да и всего мира лежала на плечах самоотверженного служителя.

Юджин Петерсон противопоставляет Августина и Пелагия — двух богословов IV века. Пелагий — человек городской, воспитанный, умеющий убеждать, всеобщий любимец. Августин в молодости гулял направо и налево, у него были очень странные отношения с матерью, много врагов. Тем не менее Августин начал с Божьей благодати и был абсолютно прав. Пелагий начал с человеческих заслуг и оказался неправ. Августин страстно стремился к познанию Бога, Пелагий, не торопясь, старался угодить Богу. Августину отчаянно нужен был Бог, и он это знал. И вот Петерсон говорит, что христиане часто оказываются последователями учения блаженного Августина в теории и пелагианами на практике. Они слишком полагаются на свои жалкие усилия — церковные советы, благие труды. Они одержимы чужими проблемами.

Но, когда служищь нуждающимся людям, порой необходимо почувствовать некую отрешенность. Нужна твердая мозоль, которая послужила бы защитой от чужой боли. Фридерик Бухнер в книге «Раскрывая секреты» описывает, как он выучил этот урок:

Любите ближнего, как самого себя. Это часть великой заповеди. Можно сказать иначе: любите себя, как своего ближнего. Любите себя не как эгоисты, не как любители доставить себе удовольствие. Любите себя, как любили бы друга. Заботьтесь о себе, питайте себя, старайтесь понять себя, утешайте себя, укрепляйте себя. Служители — люди, по долгу службы заботящиеся о других, — очень часто пренебрегают собой. В результате они сами становятся в некотором смысле беспомощными калеками, такими же, как те, о ком они призваны заботиться. И вот они уже стали бесполезными для окружающих. Если ваша дочь борется за жизнь, стараясь выплыть из водоворота, вы не сможете ее спасти, кинувшись в этот водоворот. Так вы погибнете вместе. Вам нужно остаться на твердой земле — вы обязаны сохранить присутствие духа, остаться самим собой, остаться сильным — и оттуда, с берега, протянуть руку помощи. «Не лезь в чужие дела» — это значит «Не лезь в чужую жизнь», ведь каждый человек отвечает за себя сам. Но это значит и другое: «Смотри, как сам живешь, следи за здоровьем». Это нужно тебе самому и в конечном итоге тем, кого ты любишь. Заботься о себе, чтобы ты мог позаботиться о них. Кровоточащее сердце никому не поможет, если умрет от потери крови.

А потом Бухнер, который здесь рассказывает о своей дочери, добавляет одну фразу: «Как легко писать такие слова. Как же невозможно жить по–написанному!»

Спокойствие Бухнера состояло в согласии дочери на лечение от анорексии. А жила она в трех тысячах миль от него. Он не мог оказаться рядом с ней, прожить жизнь за нее. Рядом с ней были другие люди — врачи, сестры, социальные работники, даже судья, который выписал ордер на принудительную госпитализацию. «Эти люди не разрывались на части, не переживали, не мучались от любви, как я. Они были реалистами, людьми решительными, четко знающими свое дело. Сами они никогда бы так не сказали, но они любили мою дочь такой любовью, которая походила на Иисусову гораздо больше моей».