Много шума из никогда

Перекошенное от страха бородатое лицо вмиг высунулось наружу. Данила перестал колотить в стену и замер — спрятал краюху за спину и потупился.

— Слышь, мужик. Мне от тебя ничто не надо. Только… дал бы ты мне… — Данила смутился на миг. — Дай, что ли, молока. В смысле — испить.

Прозвучало все это довольно глупо — но почему-то произвело на однорукого хозяина самое благоприятное впечатление. Он сразу как-то расслабился, порозовел лицом и даже ухмыльнулся:

— Молока тебе? Ну, заходь… — Мужик ногой распахнул дверь и отбросил в угол топор, зажатый, как выяснилось, в его единственной длани. — Коли испить охота — так это что ж… это всегда можно.

Пригибаясь под притолоку и с трудом вовлекая крупное тело в дверной проем, Данила полез внутрь сарайчика. Здесь было темновато — чтобы не передавить пискучих котят, расползавшихся по земляному полу в сенях, он замялся на одной ноге, покачнулся и задел какие-то жестянки в углу: ворох хозяйского хлама гремуче рассыпался под лавки… Данила кинулся было собирать — но мужик подтолкнул его дальше, в тесную клетушку без окон: глаза защипало от густого, кислого духа навоза и прелой соломы: люди здесь жили под одним кровом со скотиной.

— Садись пока на скамею — в ногах правды нету! — Мужик широким жестом смахнул с шаткой лавочки какие-то нечистые тряпки, мотки бечевы и сухие стружки. Данила осторожно присел, для страховки уперев локоть в стену. Хозяин кликнул жену — но тут же сам убежал в дальний угол дома, завешенный куском холстины, — там кто-то возился и покашливал.

— А я ужо думал: мало ли кто бродит… может, и хорош человек, а ну как разбитчик или вор какой? В наших краях незнакомцы разные бывают! — весело ворчал однорукий, вернувшись к столу. Он принес деревянную бадейку с плеском на дне — протянул Даниле и, подавляя в сивой бороде ухмылку, стал смотреть, как тот, утопив длинный нос в чашке, жадными глотками глушит свежее молоко. «Ко-озье…», — радостно зазвенело и забулькало в голове Данилы, и он почувствовал, как пробудилось на давно забытые запахи, заегозило где-то в желудке недобитое, недодавленное детство… Кашляя от жадности, вытер влажные губы и откинулся спиной в стену — размяк на просевшей и затрещавшей скамье:

— Ну, хозяин… ох и доброе молоко у тебя.

— Влесу хвала, вкусовато млеко. — Мужик гордо огладил усы и тоже присел к столу. — Козочка выручает, а без нее пропасть. Коловодца у меня нету, за водицей далеко ходить — вот млеко и пьем!

Он расхохотался. Данила тоже заулыбался в полумраке, тайком поглаживая поверх кольчуги насытившееся брюхо.

— А что ж колодца не выроешь? — спросил он и тут же, смигнув, поправился: — Я понимаю: тебе одному нелегко… Ну так соседи — не помогут?

— Так… самый травокос теперь. — Хозяин заерзал на стуле. — Мужики в луга ушли. Ладно избушку мне домогли справить — а то в халабуде жили весной, под ветками! Теперь-то совсем чудесно! — Он окинул влюбленным взглядом стены своего сарайчика: — С гребня в дощь не каплет, по ночам угреваемся — живу равно князь!

— Давно живешь? — осторожно спросил Данила. Он припомнил недавнюю подозрительность однорукого хозяина и теперь удивлялся, как быстро тот разговорился и обвык в беседе с вооруженным незнакомцем. Однорукий словно обрадовался возможности рассказать кому-нибудь о тяжкой доле переселенца: они с женой перебрались сюда недавно, по «снегоплыву» — то есть по весне. Сам Середа (так звали крестьянина) родился и вырос в этих местах, часто страдавших от набегов соседнего племени степняков, которых славяне называли «коганью». Наиболее цивилизованные из дикого множества восточных соседей Руси, «коганые» одевались в тяжелую броню и были сказочно богаты — однако из жадности не хотели оставлять славян в покое. По словам Середы, его отчий дом стоял на этом самом месте — «там, где сейчас малинник», — однако сгорел лет тридцать назад во время нападения когани. В огне погибла почти вся родня — а Середа перебрался западнее, во Властов. Нанялся пешкою в войско князя Всеволода и участвовал в походах на когань — при знаменитой осаде Белой Вежи потерял правую руку. Совместные боевые действия теперь уже покойных князей Всеволода Властовского и Свята Престольского завершились тогда разгромом степного ворога — сотни коганых витязей полегли от русского меча, и странные волшебные книги тамошних жрецов сгорели в легком пламени славянской мести. С тех пор — вот уж более двадцати лет — однорукий ветеран мечтал вернуться в родные места и заново отстроиться на пепелище отцовского терема. Оказалось непростым делом.

— Работник я нескорый: одна рука работит, другая отдыхает, — горько пошутил хозяин, подливая заслушавшемуся Даниле молока. — Егда жена ходила, легко было. Теперь как слегла — жарко мне стало: и на стол сготовь, и за скотиной следи…

— А что, заболела жена?