Много шума из никогда

Кстати, это неплохо бы выяснить немедля. Я протянул руку и вытащил кинжал из-под плаща. Рукоятка уже не плоская, а полушаровидная, усыпанная множеством продавленных в металле ячеек… Маленькая ровная перекладина, железные пластинки переплетены серебряной проволокой, а сбоку, в торце крестовины — красные вкрапления меди — то есть X–XII столетие. Легко и привычно полезло из ножен светлое полотно клинка — и я вздрогнул. Кинжал был довольно длинный, почти меч. Поэтому с каждой стороны лезвия я ожидал увидеть тонкие неглубокие бороздки, но… не было никаких бороздок, и лезвие не славянское и не франкское — ровное и стройное, с туповато-округлым концом… Византийский меч!

И рубашка на мне — я вскочил на ноги — не рубашка, а хитон! Ну конечно. Плащ — вот он, расправились мягкие складки, отороченный золотом подол опустился поверх травы, наклоняя ее к земле — Господи, застежка над правым плечом! Прямоугольная блестящая бляха с едва различимым орнаментом — два льва пожирают огромного тельца. Я устало опустил руки и медленно перевел взгляд выше, к сосновым верхушкам. Скажи мне, кто твой враг, и я скажу, кто ты. Азиатский телец и раздробленная империя. Византия эпохи заката. Кажется, я — грек.

Верхушки сосен угрюмо маячили в вышине. Лес был густой и холодный, а в воздухе отнюдь не веяло близостью Мраморного моря. Пожалуй, в Греции никогда не бывало таких сосен: я, может быть, и грек, но Константинополь отсюда не близко. Значит, я пришел в эти края войной. Или… очень может быть — с дипломатической миссией. Наконец, меня могли попросту изгнать в чужие края, сюда, под северное небо — подальше от милой родины, стонущей под копытами азиатского тельца…

Сбоку сухо треснуло, встрепенулась из травы испуганная птица, и в ту же секунду я заметил, что в десяти шагах от меня — тропа! Торопливо подобрав подол плаща в тесный тяжелый сверток, сунул кинжал в ромбический разрез ножен и — под мышку. Тропа была едва заметная, но все-таки не звериная. Быстро двинулся в сторону — туда, где стеклянно плескался небольшой ручей, спрятанный в мокрых корнях. Здесь на влажной земле… нормальные человеческие следы — три или четыре аборигена прошли, аккуратно ступая след в след. Непростые, видать, пешеходы: не хотят, чтобы я знал, сколько их было.

…Под соснами, мимо гулких стволов, по мягкой земле. Совсем нездешний, нетеперешний человек, а иду себе и дышу этим воздухом. Чувствую, что я не один. Что мыслят обо мне эти… глаза, эти невидимые существа, что смотрят тихо из-под земли, сверху сквозь переплет ветвей? Притихли и насупились, молча глядят, как чуждый им, незнаемый, непугаемый человек в сапогах и узкой неловкой рубахе движется на длинных ногах, вглядываясь с высоты своего роста в пыльные следы на тропе… Я разогнул плечи и оглянулся — взгляд получился какой-то властный — лес редеет, и пахнет большой водой. Сейчас выйдем к реке.

Внизу, в размыве светлого берега — черная гнилая скорлупа лодки. Вот отсюда они вылезли наверх и пошли по тропке к лесу. Скорее трое, чем четверо: лодочка маловата. Придерживая под мышкой кинжал, я спустился к воде. Челнок не привязан — вытащили на берег и оставили лежать кожаным днищем на песке. Совершенно архаическое судно, не позже девятого века, ни уключин, ни руля… отверстия для мачты, понятное дело, тоже нет. Вещички лежат на дне, мокнут в зеленоватой лужице — какие-то тряпки и горшок, обмотанный… боже мой, куском льняного полотна! Волокна лежат плотно, добротная ткань… Анахронизм какой-то.

А вот и весло с обломанной истертой ручкой — зачем же такое толстое? Это ж какая должна быть кисть? Пора мне отсюда уплывать, потому что хозяин представляется человеком крупного телосложения. Сказано — сделано: лодочка, по счастью, совсем легкая — скользнула в родную жидкость и заюлила кормой по течению. Тихо-тихо, я еще не запрыгнул. Вот теперь бесшумно, без плесков — первый гр-ребок… Я покачнулся, стоя на скользком лодочном полу — что-то тупо стукнуло в борт, мутно пробурлив по зеленой глади горбатую полосу пены… И сразу липкий туман холодным облаком опустился к воде — где там берег? Что за бурление справа — удар хвостом, раз-два! Из-под воды в глаза — золотом чешуи! Рукой в борт — ох, до чего ж неустойчива лодка… Веслом вглубь, пальцы в воду. — нету дна! Прямо в глаза ледяные колкие брызги — будто чье лицо мелькнуло! Человек там, что ли? Да где ж тут берега?.. Везде, как в косяке крупной рыбы — слева, сзади — вода хлопает, но в просветах тумана ничего, только расходятся пузыри кругами… Подводная тень проскальзывает наискось под лодкой, с треском задевая днище!