Как вдруг поэт без видимой причиныобразовал обратный ход:«Я сифилитик благодати,кит или физика кровати».Назвал свой опыт Кривоносовпалиндромон, зеркальный код,его читай наоборот,по-иудейски справа. И сложилисьслова в премилый остренький стишок.«Такое сделать до меня не могникто в литературе», — объявил,раскланиваясь в пояс, Кривоносов.Тут громко зароптали, а за нимстихи читали человек двенадцать.Припоминаю меньше половины:во-первых, Кривоносова, потомсибиряка, что звался Ваня Дутых.Он что-то заревел про свой задор,сибирские таежные просторы,тайменя и пельменя, снег и знак,что отличает парня с Енисеяот прочего сопливого дерьма.Он всем понравился, и кто-топоднес ему стакан граненый старки,и Ваня выпил и лизнул рукав.Через четыре года в комнатушке,которую снимал он на Таганке,взломали дверь. Был Ваня мертв и дажепридушен, как решила экспертиза.Закоченев в блевотине обильной,лежал сибирский бард лицом к стене.А через месяц на прилавки поступилоего собранье первое «Кедрач».Потом читал Сережа Ковалевский,изящный, томный, прыщеватый мальчик,наследник Кузмина и Мандельштама,эротоман, хитрец и англофил.Его прекрасные стихи казалисьмне зеркалами в темном помещенье,в которые заглядывать опасно.Там увидать такое можно, что потомхоть в петлю. Лет через пяток,под слухи, толки и недоуменьястихи забросит он, возненавидит.Он женится в Рязани на крестьянке,родит троих детей и будет житьто счетоводством, то и пчеловодством,а позже станет старостой церковнымв своем селе на станции Ключи.Потом читал Парфенов. В синей паре,в американском галстуке в полоску,плечистый, белокурый, ловкий парень.Он пошутил довольно зло и плоскои прочитал стишки с названьем странным«Былина керосиновой страны».И были все до слез потрясены.Он намекал на то, на се, на это,он вел себя как Ювенал, как Гейне,как Беранже, как Дант, как Саша Черный.Под видом керосиновой страныон выводил такие выкрутасы!И ловко как написано, какие созвучия:«Бедовый» и «бидоном», «молоденькой —молочницей»! Новатор,ниспровергатель, первое перо!О. Целков.